Елена Минаева о проекте «Своя комната» в мастерской Фонда Смирнова и Сорокина
Выставка «Своя комната», открывшаяся 9 июля в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина это размышления художницы Елены Минаевой о том, как старые социальные установки, сформированные в советском детстве и юношестве, срабатывают в настоящем. Работа над проектом началась задолго до эпидемии, но так получилось, что сквозным мотивом стала как раз тема изоляции. О том, что исчезло из проекта за время карантина, а что в итоге добавилось и, что мог не разглядеть зритель, мы и поговорили с художницей.
Ты начала готовить эту выставку, когда еще никто и представить себе не мог, что нам вдруг запретят покидать свои квартиры. Откуда изначально возник мотив самоизоляции?
Елена Минаева: «Своя комната» это название эссе моей любимой писательницы Вирджинии Вулф, вышедшее в 1929 году. Ее попросили рассказать о том, что она думает по поводу роли женщины в литературе и она выступила с серией лекций на эту тему, которые были объединены в эссе. Это знаковое произведение первой волны феминизма. По ее словам, чтобы женщина могла писать, ей необходимы деньги и своя комната. Под деньгами имеется в виду хоть какой-то доход. Я подумала, что сейчас мы имеем уже все то, за что боролись феминистки сто лет назад, но прошлое все равно нас не отпускает. Мы нередко продолжаем жить и действовать под давлением каких-то уже отживших свое стереотипов и заблуждений. Уже есть деньги и своя комната, но внутренней перестройки не произошло. Я часто вижу этот внутренний конфликт, наблюдая за своими друзьями: они стараются вести себя по-новому, но воспитание, заблуждения прошлого тянут их назад. «Своя комната» это символ и образ внутреннего мира, когда нужно разрешить этот конфликт, чтобы произошли изменения в поведении.
Речь идет о поколенческом конфликте? В том смысле, что живем мы в новом времени, но родились еще при СССР?
Е.М.: Да, сейчас другая эпоха, но все равно тянутся эти хвосты психологические. Мы все прекрасно знакомы с идеями равенства, сестринства и прочего, а на самом деле даже молодые люди продолжают себя вести, ориентируясь, например, на гендерные или национальные различия, поскольку внутри это не было изжито. «Своя комната» это о своем личном внутреннем перевороте. И по факту самоизоляция привела к тому, что многие действительно выстроили более честные взаимоотношения с собой. Для кого-то это позитивный опыт, для кого-то менее позитивный, но как-то все равно многие из нас узнали себя лучше за время, проведенное в одиночестве.
Эта история с коронавирусом как-то повлияла на твой проект?
Е.М.: В целом нет, разве что, я добавила эти скульптуры. Они не планировались, но на карантине я как раз стала заниматься скульптурой. Сделаны они из стеклопластика. Я сначала вырезала форму из пенополистирола, это не сложно, податливый материал, а потом армировала стеклотканью с эпоксидной смолой. Затем шпаклевала. Это долгий процесс, такой ручной труд, который не заметен. Как психологическая практика. Для меня это действительно некая материализация собственных внутренних изменений. То о чем я фантазировала, работая над этим проектом задолго до карантина, в итоге произошло на самом деле. Я сидела в своей комнате сама с собой и что-то внутри себя перестраивала.
А скульптуры ты делала дома?
Е.М.: Да. Было забавно на самом деле. Синяя скульптура у меня как персонаж. Я ее даже в душе мыла. Я ее полировала, там все было в этой пыли от пластика, пришлось переносить ее в ванную, а скульптура весит килограмм пятнадцать.
Ты упоминала, что выставка «Своя комната» логичным образом вытекает из твоего предыдущего проекта «Волжский город моей судьбы».
Е.М.: Да, там тоже речь шла о том, что старые нейронные связи не работают в новых ситуациях, и происходит катастрофа, персональная или даже социальная. Выставкой «Своя комната» мне хотелось закрыть эту тему, убрать в сторону это прошлое, образно говоря, переместить его на каминную полку. Но сейчас я понимаю, что так просто от этого не уйти. Мы ежедневно сталкиваемся с отголосками того времени. Например, спускаемся в метро, где идеология тоталитарного режима все еще визуализирована очень сильно. Но, что интересно, это вызывает у нас ностальгию, какие-то теплые воспоминания детства. И то, что сейчас происходит в государстве, отличается, конечно, но многим и сходно. Никак не получается отставить это в сторону, хотя мы уже знаем, что тоталитаризм это неправильно. То есть очень сложно взять и отказаться. Я этой выставкой думала, что смогу материализовать вот эти моменты из прошлого, и отставить в сторону. А сейчас я понимаю, что это утопичное желание. Но оно есть, хочется смотреть в это неизвестное будущее, а не пестовать свои ностальгические переживания.
На выставке у тебя также представлены видео с участием перформеров. Это какая-то твоя постоянная команда?
Е.М.: У меня есть Катя Ганюшина, она замечательный хореограф и перформер. Мы сотрудничаем уже не впервые, мне с ней очень легко и приятно работать. Я сразу к ней обратилась, и она собрала этих людей. Я ей абсолютно доверяю. Если к ней обращаешься, объясняешь свою задачу, то даже кастинг не нужен. Она очень любит эту тему пустых жестов, которые непонятно на чем основаны, которые к чему-то отсылают, но при этом не то чем кажутся. Это такой танец-не танец.
Для этого проекта ты также фотографировала перформеров, которые должны были на основе привычных действий в своей комнате создать что-то новое: например, сесть в своей обычной позе, но не на стул, а выбрать другой предмет мебели. На основе этих снимков ты сделала серию живописи. Что-то в итоге вошло в экспозицию?
Е.М.: Там только одна эта картина из этой серии, я решила сделать ее центральной. Я пригласила троих перформеров по отдельности, и мы в моей комнате, где я, кстати, потом эти скульптуры создавала, вспоминали те движения, которые они делают у себя в комнате. Привычные, ежедневные. Тело их запоминает, но повторяли мы это либо на другой мебели, либо переносили центр тяжести, и получалась чуть-чуть неудобная поза. Это для меня как образ ошибки, которая приведет к чему-то новому. Я буду продолжать работать над этой серией, но сделаю все немного по-другому. Когда видишь свои работы уже в пространстве, на большой дистанции, ты понимаешь, то, что было для тебя очевидным, здесь считывается просто как абстрактные пятна. Поэтому в будущем я хочу сделать это более выразительно. Мне нравится этот образ — ошибка позы. Это настойчивое повторение того, что есть ошибка и она приведет к лучшему. Но, мне кажется, больше получилось наоборот, что ты вглядываешься в новое, например, в космическое пространство, которое еще не освоено, но при этом испытываешь ужас, все опасно и неизвестно. Мне бы хотелось, чтобы у меня на выставке было пространство для светлых мыслей, но я не знаю, получилось это или нет. Чтобы зритель почувствовал, что это области потенциальных изменений, чтобы они у него активизировались. Но я по отзывам посмотрела, что много такого грустного. Я это не вкладывала. А идея в том, что все плохо увиденное, едва различимое это наоборот хорошо. Для меня неизвестное всегда окрашено в какие-то положительные ассоциативные тона. Художник Андрей Сяйлев, например, поделился, что ему по ощущениям видится в этом «Малхолланд Драйв» Линча, хотя это довольно мрачная история, а я хотела, чтобы все к лучшему шло. Это не то о чем я должна думать как художник, но все равно интересно встать на место зрителя. Это может быть полезно.
Ты работаешь с живописью, видео, скульптурой. Есть ли у тебя какой-то медиум, который тебе ближе?
Е.М.: Мне все нравится. С одной стороны, для меня важно, чтобы была практика наедине с собой, то есть производство объектов будь то живопись, скульптура или даже анимация. С другой стороны, мне хочется работать с людьми, быть таким импровизированным режиссером. Это очень разные вещи. То, что ты получаешь от людей, когда они в хорошем смысле как твои инструменты, ты никогда не получишь сама от себя такого. Как мы работаем с перформерами: сначала это одна или две встречи, когда мы просто разговариваем, и я все рассказываю и показываю, затем уже идет совместная работа. У тела есть потрясающий потенциал в плане искусства. Каждый день можно изобретать новую позу, новое движение. Интересно, что поначалу я делала рисунки, а танцоры их как бы достраивали. Потом ко мне пришло понимание, что так нельзя делать, потому что это все-таки человек, а не кисть. И получить от него можно гораздо больше, если дать больше свободы. Даже, когда краска растекается, можно получить нечто неожиданное, а тут вообще. Получается, ты просто берешь из реальности куски и сочетаешь их, а не то, что ты что-то производишь. Но мне нужно и то, и то. Мне хотелось бы, чтобы в моих практиках производства объектов я тоже больше бы наблюдала, чем прям делала, как я хочу. Но этого очень сложно достичь.
А давно ты начала сотрудничать с перформерами?
Е.М.: Я еще, когда в Волжском жила и училась в институте, делала и серии графики, и анимацию с телом, но я тогда просто просила подруг позировать. А вот так, чтобы действительно с профессионалами, которые с телом работают, я начала сотрудничать, когда я училась в Лаборатории медиа-перформанса при Московском музее современного искусства.
То есть тело в твоих художественных практиках появилось с самого начала?
Е.М.: Мне кажется, да. Тело меня завораживает.
Можешь ли ты назвать художников, которые повлияли на твое творчество?
Е.М.: Конечно, мне кажется, очевидным, что это Виктор Алимпиев. Я большая поклонница его творчества. Кроме того, я люблю художников, которые занимаются пластикой, например, один из моих любимцев это Иво Димчев. Он физическим театром занимается. Я больше стараюсь следить за теми художниками, которые на большой дистанции от меня, то есть которые экспрессивны, смелы. У меня совсем другое искусство. Оно такое герметичное, замкнутое, интеллигентное. Я не могу раздеться и порезать себя на публике, а вот Иво Димчев все может.
Автор фото и интервью: Евгения Зубченко
