Существует несколько предположений о происхождении топонима «Китай-город», но нас интересует только одно, согласно которому название происходит от старорусского слова «китá». Согласно словарям XVII века это слово употреблялось в значении «пучок», «собранное в косу». Кита часто упоминается в описаниях воинских обмундирований. Кита в виде пучка перьев могла располагаться на шлеме — то, что впоследствии стало называться «султаном», а также везде, где обнаруживался декоративный узелок или косичка-хвостик, например на краях черпака — подкладки под конское седло. Стены фортификационных сооружений часто строились из жердей, связанных в пучок, — такие архитектурные элементы также назывались «кита».
Согласно этим данным, близким аналогом того, чем являлась на Руси кита можно считать древнеримские фасции. Доставшаяся римлянам от этрусков политическая икона — фасция — стала для Римской Империи символом единства своих территорий. «Связанное воедино» — это и есть одно из центральных определений государства. Образ фасции в этом значении сохранил свое место в государственной символике некоторых европейских стран и до наших дней. Возвращаясь к русской ките, мы обнаруживаем, что на глубоком языковом и символическом уровне мы сталкиваемся с идеей русского государства, которое в своих основаниях во многом наследует традиции Рима. Эта связь получила свое выражение в знаменитой формуле Филофея Псковского «Москва — третий Рим», которая стала одним из руководящих принципов политической теологии Российской Империи.
Но кита — это не только вещь, кита — это процесс и принцип организации многого в единое. Кита — это великий труд государя и всего народа по удержанию множества вместе. Этот труд воспринимался как благой, священный долг перед божественным откровением. Не случайно на Руси говорили: «Народы — это мысли Бога» и приговаривали «Либо в ките спасёмся, либо спогибнемся».
Сопричастность русского человека принципу киты отражалась в популярных в России библейских и славянских легендах. Такой была старообрядческая легенда о граде Китеже, который скрылся в водах озера Светлый Яр, защищая себя от «безбожного Батыя». Китежская кита таким образом воплощает в себе идею божественной защищенности и неуязвимости Руси. Другой пример реализации принципа киты мы находим в ветхозаветной истории о пророке Ионе. Как известно, Иона плыл на корабле в Ниневию по указанию Бога, чтобы предупредить ниневийцев о скором уничтожении города. Началась сильная буря, которую связали с присутствием Ионы на корабле. Иону выбросили за борт, его проглотило огромное морское чудовище — кит. Во чреве кита Иона провел три дня и три ночи и был доставлен до Ниневии. В результате, Иона своим подвигом спас город от надвигающейся беды. В этой истории кит выступает как могущественное существо, которое способствует реализации божественной воли по сохранению города и всего ассирийского царства. Занимательно, что «кит» на иврит переводится как «Левиафан». Это позволяет вспомнить идеи английского философа Томаса Гоббса, который прямо связывал фигуру Левиафана с феноменом государства. Не смотря на то, что современная этимология не позволяет сделать вывод о корневом родстве слов кита и кит, тем не менее, удержание вместе этих двух слов является результатом применения принципа киты к написанию этого текста.
Особое место в русскоязычных апокрифах XV века занимает фигура Китовраса. Кентавр с крыльями, царь сновидений — умудренное и хитрое существо — друг, враг и брат царя Соломона. Известно, что Китоврас обладал небывалой мудростью и хитростью, ходил только по прямой и помогал Соломону при строительстве Первого Иерусалимского Храма. Самое знаменитое изображение Китовраса находится в Александровской Слободе — резиденции Ивана Грозного. Ворота с этим образом были перевезены туда опричниками из Новгородского Собора Святой Софии. На изображении Китоврас держит за ноги проигравшего спор хитрости Соломона и, по легенде, забрасывает его «на край земли обетованной». В этом образе мы сталкиваемся с особой политической метафизикой, согласно которой фигура царя не возвышается над китой, но является частью множества, собранного в пучок, наряду с населением, животными, и духами.
Теперь мы знаем, что «Китай-город» — это топоним, который содержит в себе концепцию государства и парадигму политики Московского Княжества как части средневековой Руси. Почти полное уничтожение в 1934 году советской властью китайгородской стены решило прагматические вопросы нового градостроительства, однако этот жест в духе модернистского иконоклазма наносит удар по мифопоэтическим структурам, на которых стоит российское государство.
Однако не стоит рассматривать киту исключительно в политическом измерении. Принцип организации многого в единое мы встречаем на всех уровнях социального, психического и поэтического бытия. Откладывая в сторону эссенциализм, звенящий за этим принципом, мы обращаемся к ките как к тропу, ментальному и художественному инструменту, с помощью которого открывается путь к созданию imago/imaginatio templi.
