Групповая выставка в самоорганизованной галерее masla lisse
До 25 июля в галерее masla lisse представлен групповой проект, название которого состоит из трех смайликов-эмодзи в виде клоуна: «🤡🤡🤡». Впрочем, у выставки есть и словесное название — «Буффонария». Идея проекта основана на картине североитальянского художника эпохи Позднего Возрождения Винченцо Кампи «Пожиратели рикотты» (1585). На холсте изображены четыре фигуры, поедающие круглую рикотту, напоминающую по форме череп. Сам художник назвал картину «Buffonaria», что связывает его четыре фигуры с персонажами Commedia dell’arte (комедии масок). По аналогии с образами на картине Кампи в проекте masla lisse участвуют четыре художника: Слава Нестеров, Александр Шамеев, Елизавета Шиляева и Анастасия Антипова. В интервью ArtTube они рассказали о том, насколько им близки темы лицедейства и клоунады, о своих художественных практиках, а также о работах, представленных на выставке.
Слава Нестеров, сокуратор галереи masla lisse:
«Начиная с 2022 года я изучаю и развиваю тему смеховой культуры. Все началось с выставки в галерее Syntax, которая называлась “Через три смеющихся порога”. Так я называю практически все работы, связанные с этой темой, но с припиской в скобках. Работа, представленная на выставке, получила название “Через три смеющихся порога (Корона)”. Я бы не назвал это серией, скорее этап в работе, интерес, который сейчас меня занимает. Еще год назад я сделал зин к выставке “Через три смеющихся порога”. В нем рассматривал смеховую культуру в ее развитии от ритуального смеха в архаике к идее юродства и скоморошества в Средневековье до современного акционизма. У Бахтина можно найти примерно следующее: смеховые формы создавали неофициальный, внецерковный и внегосударственный характер мира, человека и человеческих отношений. Они выстраивали по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь. Идея этой выставки пришла ко мне еще прошлой осенью. Эмодзи с клоуном тогда стали какой-то приметой времени. Я подумал, что это сочетается с той тематикой, с которой я работал почти год. Обсудили с Сергеем Гуськовым (сокуратор masla lisse), потихоньку стали подбирать художников. В итоге выбрали четырех художников, которые словно четыре фигуры на картине Кампи “Пожиратели рикотты”. Их практики основаны на темах лицедейства, клоунады, смеховой культуры и театра. Конкретно меня интересовала идея о двойничестве. В книге “Поэтика сюжета и жанра” (1936) культуролог-фольклорист Ольга Фрейденберг пишет: “Глупость… понималась еще в глубочайшей древности как переживание смерти. Позднее из нее вырастает сакральный образ. <…> Записные шуты и дураки, специально вызывающие смех и злословящие, подобно актерам-протагонистам, являются носителями божественной семантики; их имеет царь, как избавителей смерти, непосредственно при себе, их заводит каждая владетельная особа и каждый состоятельный человек”. Согласно энциклопедии “Символов, знаков, эмблем”, дурак — “карнавальная инверсия образа короля и являлся не столько знаком комичности, сколько дуальности общественной организации”. Эта мысль берется за основу в моей работе, в которой изображены два симметричных шута, заигрывающие с толпой и сбрасывающие им корону, подвязанную на нити».
Александр Шамеев:
«С детства и по сей день я живу в доме художников. Дети художников ходили друг к другу в гости, а по выходным дням приезжала учительница рисования и проводила занятия. Скорее всего, на одном из таких занятий я и нарисовал “Питрушку”. Мне было 6 лет. Зрители, посещавшие выставку, не сразу верили, что это мой детский рисунок, настолько он органично вписался в экспозицию, и полагали, что буква “и” является намеренной ошибкой, подчеркивающей клоунаду изображения. Надо сказать, что мне понравилась подобная трактовка. На самом же деле, в 6 лет я еще был недостаточно грамотен и подписал рисунок “Питрушка”, не вдаваясь в правильность написания. Детский рисунок стал первым и неосознанным лейтмотивом, проходящим через мою музыкальную жизнь и художественные работы. Тема масок и лицедейства для меня, как человека, прослужившего дирижером 15 лет в театрах оперы и балета, является одной из основных. Я дирижировал много итальянских буффонных опер, отдельно изучал комедию дель арте и ее персонажей. Важно сказать, что тема клоунов, карнавала, музыкантов в масках — одна из доминирующих в живописи и графике моего папы. Я ежедневно соприкасаюсь и в буквальном смысле живу с этими работами.
Три года назад я начал работать с деревом и выжиганием. Для дипломного проекта в Британке, представленного на Винзаводе, сделал триптих “Имманентный театр” — три маски, своего рода автопортреты, передающие переживания артиста, работающего внутри театральной системы. Мне важно было показать невидимые для публики морщины и рубцы, которые ты постепенно обретаешь за время служения театру, но вынужден прятать их за придуманной маской. Дерево было выбрано мною, как наиболее живой, “одушевленный” материал, воплощающий нечто очень близкое человеческому, в том числе и неминуемый процесс выгорания. После “Имманентного театра” я начал работу над серией “17 10 9 5 6 24” сначала в резиденции White Room Foundation, а затем продолжил ее в мастерских фонда СФЕРА. Вторая работа, представленная на выставке в masla lisse, сделана год назад и входит как раз в эту серию. Как и остальные объекты, она выполнена из дерева в технике лазерной резки и выжигания. На выставке “Буффонария” “Питрушка” и объект экспонируются таким образом, что между ними происходит своеобразный диалог. Это также автопортрет, частично взятый с детской фотографии: я в костюме Петрушки на новогоднем празднике в гнесинской музыкальной школе. Там мне 7 лет и получается, что я в некотором роде персонаж своего же рисунка. Но объект я делал через призму полученного жизненного опыта. Поэтому это уже не совсем наивный типаж: на зрителя смотрит мальчик в маске клоуна с диктаторскими замашками и волей к власти, будущий дирижер. У него нет желания понравиться, но обратить на себя внимание он безусловно хочет. В работе есть и иной смысл. Он не сразу прочитывается. Объект надо повернуть на 180 градусов. Тогда на тебя смотрит совершенно иной персонаж, отсылающий не к комедии дель арте, а, скорее, к русскому хтоническому и хаотичному символу, описанному в “Мелком бесе” у Сологуба. Он больше похож на недотыкомку, которая не нападает, а защищает клоуна-протагониста, охраняет его не до конца выгоревшее, искреннее детское начало, одновременно предупреждая: “Хорошо смеется тот, кто смеется последним”».
Елизавета Шиляева:
«Я работаю со скульптурой и графикой. Я совмещаю ремесленные техники старых мастеров и современные подходы к созданию объектов. На выставке представлены две мои работы. Одна из них — графический мальчик-клоун в кракелированной сшитой нитками раме с названием «глаза сияют — слеза по лицу стекает». Маленький клоун стоит на шаре с сияющими глазами и большой слезой. Это положение дел отсылает к картине Пикассо «Девочка на шаре». Мальчик клоун находится на «шаре» в балансирующем состоянии: между психологическим надрывом и ярким представлением, скрывая всю накопленную боль в единой слезе. Скульптурная рама передает психологическое состояние психопатической девочки-истерика, которая находится в крайне неустойчивом состоянии и тем самым сшивает сломанные куски рамы нитками, чтобы любой ценой сохранить картинку с мальчиком, образно, не давая ему сорваться и упасть. С рамы свисает подвеска из трех хрустальных элементов в связке, выражающих падающую слезу, протекающую между щелями разбитой рамы. Вторая работа — «стрелы» из литьевого пластика, покрытые трещинами, внутри которых смешана краска. Стрелы в своем основном назначении объекта — опасны, остры, а мои имеют мягкие закругленные формы. Стрелы являются арсеналом одного из персонажей, над которым я сейчас работаю. Сквозь трещины по ним течет краска, как метафора энергии, наполняющей рассекающий пространство предмет. Их форма обозначает неоднозначность параметров человеческой и моей вымышленной реальности, в которой обитают персонажи. В своем творчестве я затрагиваю тему трансценденции бытия, чем может быть наполнена фауна иных измерений, как можно понять загадочные явления такие как смерть. Я ищу ответы на философские вопросы. Думаю, что основные темы выставки — лицедейство, клоунада, смеховая культура, театр — в своем роде мне близки. В детстве как от ребенка от меня требовали больших результатов, примерного поведения, соответствия ожиданиям, которые я старалась оправдать, вопреки своему желанию разрушать в поиске нового. Это нужно было мне неизбежно для построения своей собственной личности. Находясь на этом разломе долгое время, я стала отстраняться от окружающей действительности в пользу поиска своего внутреннего “я”. Нормы окружающего мира стали для меня шоу, которое я транслировала для своих родителей. Так обыденность стала для меня цирком, а во время взросления — комедийным шоу, наполненным личной драмой. В один из дней я радикально изменила ситуацию, как говорится, “перевернула стол”, и шутами вокруг для меня стали все, кто транслирует “нормы” мышления и поведения, но не я. Я стала изгоем, еретиком своего окружения, и главным моим оружием стала сатира, высмеивание и шутовство. Появилась одна новая черта личности — “комик”, — и мне грел душу момент смеха других людей над моими шутками, поскольку все казались счастливыми, даже если и на миг».
Анастасия Антипова:
«На выставке представлено мое панно “с девяти до пяти я работаю защитой”. Думаю, это продолжающийся долгий диалог, в котором человек старается быть смелее с каждым словом, в то же время он копошится и сокрушается от своих слов. Образ грустного клоуна — это мой инструмент внутренней и физической трансформации, который сопровождает меня и направляет на изучение дистанций и разобщенности между людьми, а также способов их соединения и объединения. Все началось с детства. У всей моей семьи замечательное чувство юмора, поэтому в доме всегда был смех. Я наблюдала за папиными перевоплощениями, кривляньями. Какие-то недопонимания мы всегда решали с помощью «отшучивания», постановкой смешных театральных сцен. Мама с папой часто разыгрывали друг друга, и вместо слов использовали мимику друг друга так у нас появился свой язык. Отчасти мое начало пути в современном искусстве, его интенция связаны с моей неспособностью говорить семиотикой языка. Помню свою тревогу из-за того, что изъясняться с помощью речи сложно, все это приводило меня к другим способам мышления, а именно к живописному и образному. Моя неспособность использовать речь делала меня очень обособленной, отдаляла от людей, хотя язык должен больше всех помогать соединяться с людьми. Мне кажется, все это идет от моей сверхчувствительности, ранимости и сентиментальности. В нашей семье всегда звучал слоган моей прабабушки, которая приучала нас любое действие делать с распахнутым сердцем: “нужно большое сердце, нам не нужна большая комната». Это стало шуточным и твердым девизом нашей семьи. Но я этого почему-то порой стеснялась и не считала “крутым”. Когда я выходила за пределы дома, боялась показаться сильно романтичной и высокопарной. Такие слова, как “сердце”, “вместе”, “любовь” казались мне всегда очень ответственными, серьезными и громкими. И грусть возникала сама собой, когда я ощущала себя островитянином, который как будто учил совсем не тот язык. Позволить не до конца себя рассмотреть, “пришутить” над собой, как возможность увернуться от отвергнутости. Для меня этот образ и правда, как доспехи, которые позволяют быть более открытой и говорить о чувствах и состояниях чересчур честно. Это помогает почувствовать себя менее отчужденным. В своей художественной практике я затрагиваю различные психологические и физические кондиции человека, обусловленные состоянием одиночества и особым ощущением времени, которое оказывается сопряженным с восприятием человеком самого себя: происходящих с возрастом душевных и телесных трансформаций. Я применяю метод дневниковой живописной документации своих размышлений, а также метод построения масштабных инсталляций и объектов, в которых активно задействую символический план культуры, устоявшиеся образы и архетипы. Я заставляю пересмотреть привычный взгляд на происходящие с телом изменения и увидеть мир на полотнах как вневременное пространство, где встречаются старость и юность, одиночество и близость. Продолжая темы своей практики, я обращаюсь к исследованию феномена клоунады как одного из способов защитных механизмов новой повседневности, проведения “безопасной” искренности и создания собственных уникальных “социальных доспехов”. Самые главные мои медиумы — это текстиль, звук и видео-арт. Параллельно я работаю с архивом. Мне нравится пробовать новое и работать в команде. Сейчас я постоянно в дороге, и “остановка” как раз определяется возможностью продолжения моей арт-практики. Я там, где могу продолжать, и использую то, что “встречу” в новом месте. Кочующий образ жизни научил меня быть смелее, не бояться выступать с трибуны в костюме огромного помидора, как у меня было в садике. А также быть терпеливее и мягче».
Записала: Евгения Зубченко
Фотографии: Наталья Меликова
