В конце января в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина открылась первая в этом году выставка – «Жидкая геометрия». Это две серии живописных абстрактных полотен художника из Ростова-на-Дону Олега Устинова, окончившего Московскую школу фотографии и мультимедиа имени А. Родченко, и известного своими разноплановыми проектами. Мы поговорили с художником о том, почему даже абстрактная живопись может содержать долю провокации и каким образом это влияет на зрителя.
Ты художник, работающий в различных медиумах, от живописи и скульптуры до инсталляций и экспериментов со звуком. Почему в своем новом проекте, «Жидкая геометрия», ты решил вновь обратиться именно к абстрактной живописи?
Олег Устинов: Здесь я в первую очередь отвечаю на вопрос, какой может быть живопись сегодня. В этом проекте я представляю две серии живописных работ, которыми я занимался последние полгода, с лета прошлого года по январь этого. Одна из серий, «Трипофобные путешествия» задумана достаточно давно, но воплощена только сейчас. А вторая, которая собственно и дала название выставке, это мой вариант геометрической абстракции, такой, какой она может быть сегодня. В данном случае речь идет о геометрической абстракции, потому что я использую многоступенчатую технологию, чтобы создавать эту «жидкую» геометрию. В отличие от статичной геометрии, эта находится в таких перетекающих, подвижных отношениях, которые соответствуют сегодняшнему моменту.
Ты специально готовил этот проект под выставку в Фонде?
О.У.: Мы долго думали, какую из серий воплотить в жизнь. У меня есть эта продолжающаяся история с сеткой, которая началась с серии IDM, когда я использовал покрытую логотипической сеткой бумагу, остающуюся от рекламного производства. Я находил ее недалеко от типографии. Мне показалась, что это убедительный материал, который имеет в основе логотипическую решетку. Это моя версия решетки модернистской. Так что один из проектов я задумал еще несколько лет назад. Собственно я продолжаю выстраивать сетку. Серия «Жидкая геометрия» появилась специально для Фонда, добавилась к этой серии и дала название выставке.
Серию IDM ты представлял как продолжение диалога между изображением и звуком. Ты использовал приёмы Intelligent Dance Music для создания крупноформатных живописных произведений, пытаясь объединить изображение и звук. Присутствует ли музыка в «Жидкой геометрии»?
О.У.: Да, она подразумевается, как и в случае с серией IDM. Хотя в данном случае музыкальные параллели не такие плотные, как раньше. Раньше я напрямую отсылал к написанию музыки, а здесь, как мне говорят, мои работы будто бы звучат. Это радует.
Ты можешь сказать, что какая-то форма в искусстве тебе ближе? По первому образованию ты ведь живописец?
О.У.: По первому образованию я вообще рекламщик (смеется). Курс академического рисунка я проходил в Ростове. Я пришел к художнику Вадиму Махницкому и он задал мне вопрос: «Зачем ты хочешь научиться рисовать?». Я сказал: «Чтобы разучиться». Тогда он принял меня на свой курс. Если говорить о стратегии, то я придерживаюсь двухполярной позиции. То, что я делаю иногда кажется очень противоречащим друг другу. С одной стороны, это проекты, которые не имеют вещественности, где основная часть произведения это медиа шлейф, который появляется позже. А с другой – предельно материальные вещи, связанные с живописью. Мне неинтересно заниматься одним и тем же. Я всегда занимаюсь живописью и всегда занимаюсь другими своими проектами, связанными со звуком и мультимедиа в широком смысле. То есть, где медиа реакция становится произведением. Реакция прессы, например. Где она включена в ткань произведения, является его основной частью.
Ты имеешь в виду проект наподобие того, что ты делал с листовками на дверях в подъездах жилых домов? В них от лица администрации говорилось, что в доме обнаружено столько-то лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, а жильцам предлагалось звонить в мэрию по этому вопросу.
О.У.: Да, но в данном случае мне была интересна последовательная отмена появления произведения. Ты клеишь листовки и это твое произведение. Потом ты говоришь, нет, на самом деле произведением является документация. Потом оказывается, что произведением является реакция людей. В итоге проект приобретает инсталляционную форму. На НТВ сюжет об этих листовках показали два раза. Сначала в новостной программе, там все это выглядело, как веселый сюжет, разбавляющий другие новости. А в конце недели уже вышло серьезное расследование, к которому прикрепили еще два сюжета. В одном из них говорилось о том, что в Германии граждане так себя и ведут, то есть уже шла речь о том, что стукачество это нормально. Федеральный канал подмял под себя эту «инициативу» и стал трактовать ее совершенно иным образом. Смысл в том, что я тогда вообще не думал ни о какой медиа реакции. В итоге получилось, что чем меньше ты просчитываешь, действуя интуитивно, тем успешнее это может получиться. Этот проект выставлялся на IV Московской международной биеннале молодого искусства в Музее Москвы, которую курировал Девид Эллиот. Там была смешная история. Куратор Девид Эллиот поставил работу в самом начале, в центре зала. Еще до открытия пришел Мединский, куратор и организаторы очень постарались, чтобы провести его по залу окольными путями, так, чтобы мой проект ему не попался на глаза.
Это довольно смелый проект. Не опасно ли заниматься подобным, особенно в регионах?
О.У.: Конечно, это риск. Но приятно осознавать, что для того, чтобы произведение получилось, ты прошел через эти опасные этапы.
В продолжение темы. Ты как-то упомянул, что художник Сергей Братков, в чьей мастерской ты занимался в Школе Родченко, учил вас, что провокация — неотъемлемая часть современного искусства. А что для тебя значит провокация? Есть ли провокация в проекте, который ты сейчас показываешь в мастерской Фонда?
О.У.: Я под этим понимаю действие, призванное вызвать ответную реакцию публики. Но не в таком топорном смысле, как действовали многие российские художники в 90-х. У Браткова там было три кита: провокация, контемпорари язык и что-то новое. Микро авангардная составляющая, прибавочный элемент. Если говорить о выставке, которая сейчас проходит в Фонде, то прошлой осенью я узнал, что есть люди, которые боятся скопления отверстий. Это называется трипофобия. Я показывал несколько работ из серии, которая называется «Трипофобные путешествия» (Олег показывает на живописные холсты, усеянные отверстиями) паре своих приятелей, которые близки искусству, и у которых есть трипофобия. Им было тяжело смотреть даже на репродукции работ на экране компьютера. Потому я позвал их на вернисаж. С одной стороны, провокация, но с другой – в этом есть и терапевтический момент. У меня тоже был какой-то трипофобный приступ двухдневный, я стал осознанно нагнетать это ощущение, пересматривая эти картины. В итоге так же резко это и прошло, как и началось. Безусловно, у людей есть некая зашоренность и часто они готовы воспринимать искусство лишь после такого вброса.
Многие художники, в том числе и из Школы Родченко, приезжающие в Москву, предпочитают оставаться и работать в дальнейшем здесь, потому что здесь есть среда. Ты, проучившись в Родченко, вернулся в Ростов-на-Дону. При этом в своих интервью ты не раз говорил, что Ростов находится в культурной яме. Мне кажется, это были интервью пятилетней давности. Ситуация как-то изменилась с тех пор? Как ты преодолеваешь этот культурный вакуум?
О.У.: Нет, ничего не изменилось. Но мне на самом деле это идет в плюс. Серия с люверсами была задумана давно, но не было времени на ее воплощение. Поскольку у нас в городе ничего не происходит, то появляется много свободного времени. Ты не проводишь вечера на вернисажах, ты сосредоточен на собственных задачах. Ходить на вернисажи и общаться с представителями комьюнити ты можешь, приезжая в Москву. В Ростове есть только одна галерея. Вообще Ростов больше музыкальный город. Точка силы это техно и рейв, вокруг этого сосредоточены молодые люди, но их периодические усилия никак не артикулированы.
Есть ли там художники, с которыми ты общаешься? Кто-то близкий тебе по интересам?
О.У.: Я общаюсь с художником, который тоже занимается геометрической абстракцией, Саша Селиванов. Я часто шучу, что есть такие фильмы арт-хаусные, где два героя одиночки встречаются и смотрят на закат. Вот у меня единственный такой друг в Ростове, но достаточно много друзей музыкантов.
Все же в Ростове ты достаточно активен. Последний твой проект это квартирная выставка Якова Джугашвили, правнука Сталина, и французской художницы Софи-Жозеф Ру. И проект тоже посвящен абстрактной живописи. Что объединяет правнука Сталина и французскую художницу помимо любви к абстракции?
О.У.: Эти художники в каком-то смысле являются отражениями друг друга. Она правнучка белого офицера и довольно зашифрованный персонаж. Нужно хорошо поискать, чтобы найти про нее материалы. На самом деле геометрической абстракцией она вообще не занимается, так что эта серия для нее не типична. Она занимается институциональной критикой. С другой стороны — Джугашвили, правнук отца народов, занимается полуабстрактным искусством. При этом у него целый раздел на его сайте, где он пытается реабилитировать Сталина, утверждая, что его прадеда очернили. Но в целом получилось, что в случае с француженкой это классическая геометрическая абстракция, которая даже в цветовых отношениях напоминает работы Джугашвили. У Джугашвили наоборот видно, что он как будто не позволяет себе до конца заниматься абстракцией, как будто это не закрытый гештальт – фигура не становится фоном. Выставка имела определенный резонанс, на открытие пришло большое количество людей, в том числе пресса. Но опять же, говоря о культурном фоне, люди получали впечатление скорее от общей атмосферы, чем вникали в суть высказывания. Для них это просто было интересное событие. Кстати, это происходило в квартире моей бабушки, мой прадед тоже был репрессирован. Осенью мы там делали ремонт, подготавливали помещение, прятали трубы, сделали такой типичный white cube.
А сама эта галерея LLIL.space, куратором которой ты являешься, это квартирная галерея? Какие еще проекты готовит галерея?
О.У.: Нет, не совсем. Это перемещающееся поп-ап пространство. Выставки могут проходить где угодно в зависимости от поставленных задач. Что касается ближайших планов, то мне хотелось бы поработать с московским художником Виталием Безпаловым, точнее с его проектом «Цветник». Проект существует в сетях «Инстаграм» и «Вконтакте», Это своего рода онлайн музей. Люди делают в маленькой комнатке выставку, фотографируют и это выглядит вполне самодостаточным. Виталий Безпалов является куратором такого интернет вестника актуальных, на его взгляд, выставок.
То есть ты, по сути, решил сам пробивать этот ростовский культурный вакуум?
О.У.: В общем да. Мне нравится фраза, которую обычно говорят музыканты: «Мы сами стали играть ту музыку, которую хотели слушать».
Ты занимаешься очень разными проектами, некоторые из них являются реакцией на то, что происходит в стране. Например, в 2012 году у тебя был проект «Трубы горят», метафора того момента, заряженного протестными настроениями. На твой взгляд, должно ли искусство реагировать на то, что происходит в обществе, в политике?
О.У.: Да, на этот вопрос я бы ответил утвердительно. Для себя я решил, что у меня есть часть проектов, которые реагируют на политические события и на сегодняшнюю повестку. На самом деле, когда я занимаюсь живописью, это в меньшей степени проявлено, но и там это тоже присутствует.
Автор фото и интервью: Евгения Зубченко.
