Анастасия Толчнева и Аня Кравченко о своих художественных практиках в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина
В 2019 году художницы Анастасия Толчнева и Аня Кравченко представили в московском клубе Mutabor два перформанса: «нисхождение» (descend) и «и прочие неугодные нам» (and those unwelcomed). Обе работы, созданные совместно с проектом «Ткани» и командой художников, обращались к динамике человеческой материи, мутациям и прочим процессам, исключенным из рационализированного обыденного внимания. 4 и 5 марта Анастасия Толчнева и Аня Кравченко провели в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина две встречи со зрителями, которые они объединили под названием «Лагерь/Encampment». Желающие могли присоединиться к практикам, которые лежали в основе работ, и принять участие в совместном обсуждении.
Почему вы решили провести эти встречи? Было желание поделиться каким-то наработанным в ходе перформансов опытом, осмыслить его вместе со зрителем?
Аня Кравченко: Было много разных мотивов для того, чтобы это произошло. Разобраться с ними, в том числе задача этих двух дней. Во многом все, что мы делаем, имеет исследовательские цели и режим, в котором создавались перформансы, оставил ощущение незавершенности. Сама логика показа в рамках клубного события не позволяла сделать видимой все части работы. Идея такого финального, завершающего события вне рамок клуба, возникла перед вторым перформансом, который тоже поддержал Фонд. Изначально мы планировали сделать полноценную выставку, но в силу разных обстоятельств от формата выставки отказались. Решили, что будем находиться в студии Фонда то количество времени, которое мы можем себе позволить, и обсуждать и практиковать то, что возможно разделить в таких условиях. В итоге получилось два дня.
Анастасия Толчнева: Исследование продолжается и, в числе прочего протекает в формате осмысления того, что у нас произошло. Диалог со зрителем играет значимую роль: нам важно получать обратную связь, искать единомышленников, которые интересуются подобными стратегиями. Нам показалось, что пространство Фонда подходит для такой встречи. Мы также разместили здесь объекты и артефакты, связанные с перформансами, созданными в клубе. Хотелось наполнить пространство бОльшим количеством артефактов, но, к сожалению, они оказались утрачены. В итоге мы представили видео-документацию перформанса «descend» (нисхождение), саундтрек, а также аромат, специально синтезированный художницей Лили Нейман, и фрагмент инсталляции из второй работы – «and those unwelcomed» (и прочие неугодные нам).
А. К.: Хочется пару слов сказать об аромате. Необходимость его создания была продиктована концепцией работы, запах стал своеобразным носителем пространства перформанса, искусственного мира, где действие сознания подвергается внимательному наблюдению. Лиле удалось создать сложно-калиброванный запах, напоминающий о материях природного и техногенного происхождения одновременно. Этот запах довольно трудно описать.
Вместе с вами над перформансами работала большая команда людей. Кто они? Это люди, с которыми вы постоянно сотрудничаете?
А.Т.: Все началось с того, что у нас случилось знакомство с медиахудожницей Машей Харитоновой, с которой мы нашли общий творческий язык. Нам захотелось создать совместный процесс, совмещающий наши интересы в экспериментальной музыке, клубной культуре и перформативных практиках. И как раз Маша стала заниматься событием «Ткани», концептуально подходящим нашей задумке.
А.К.: Важно то, что каждый перформанс создавался специально для этих событий. Это интенция Маши Харитоновой и Андрея Зайлера – организаторов серии «Ткани» – создать такое место в клубной индустрии, которое чуть больше чем клуб. Команду художников, которые создавали объекты, собирала Маша Харитонова. Над объектами в «нисхождении» (descend) работали Полина Журавкова, Вики Харкевич и Федора Кротков. Над объектами «and those unwelcomed» (и прочие неугодные нам) – Катя Старостина, Саша Бударина, Маша Харитонова, Денис Драчев, Саша Нгуен, Борис Обида, Яков Мироничев, Илья Волюм, Наталья Серикова, Филипп Николаенко. То, что они в итоге сделали, достойно отдельного выставочного проекта. С нашей стороны была команда танц-художников: Антон Вдовиченко, Камиль Мустафаев, Валентина Луценко и Алина Гужва, которая участвовала в первом перформансе.
Вы всегда в своих перформансах совмещаете различные медиа?
А.К.: С объектами мы работали впервые.
А.Т.: Да, это была работа с достаточно насыщенной сценографией, близкой к театральному или даже кинематографическому языку. В целом я всегда комфортно себя чувствую в этом перемещении внутри разных медиа.
А.К.: Да, я тоже не ощущаю никакого внутреннего конфликта. Например, я не выделяю хореографию как отдельное направление, это все художественные практики.
Вам важно было показать эти две работы именно в клубе Mutabor или это могла бы быть в принципе любая площадка?
А.К.: Пригласи нас кто-то другой сделать работу в клубном пространстве, не факт, что мы бы согласились. Среда, в которую нас позвали организаторы, отвечала нашим интересам. То, как мы работаем, отвечало их интересам. Это было редкое совпадение.
А.Т.: Mutabor работает с очень конкретными проявлениями культуры: звук, свет, инсталляция, танец. Все эти медиа мы и препарировали. То есть мы отталкивались от среды и контекста.
Какие темы вы исследовали в этих двух работах?
А.Т.: В первом перформансе «нисхождение» (descend) мы совершали соматическое путешествие в состояние жидкой материи, текучести костной ткани, в условно исходное состояние человеческих тел. Нас вдохновлял образ протосубстанции, из которой проявляются, в том числе наши тела с их структурой и плотностью. Этот путь, и образы, и звуковое наполнение для кого-то носили агрессивный характер, что могло вызывать ассоциации с какими-то деструктивными процессами. Но нас в большей степени интересовали некие альтернативные состояния, мы стремились проскальзывать сквозь очевидные коннотации. То, что нам интересно как художницам – найти в этой устойчивости и плотности условия, активирующие новое восприятие. И они там действительно возникают».
Тема второго перформанса «и прочие неугодные нам» (and those unwelcomed) — вирусы, как агенты цифрового и биологического захвата, и применение их стратегий в наблюдении за сознанием. О чем идет речь?
А.Т.: Мы много работали над аккумуляцией движения, в котором возникают какие-то побочные артефакты – неловкие, нефункциональные жесты, и нам интересно было работать с этим «мусором», делать его видимым. Отсюда и появилось название «неугодные» как нечто другое, что, как правило, отпугивает, или ужасает. Что-то, что мы хотим рассмотреть. Это в каком-то смысле совпало с гипотезой Тимоти Мортона о «Зловещей долине»: человек сначала распознает в чем-то себя, а потом видит отклонения, и это вызывает ужас. Какие-то животные проявления в человеческом тоже могут пугать. Философ обнаруживает в этом чувство схожее с ксенофобией, страх другого. Этот другой и есть мы сами, поэтому мы пугаемся, обнаруживая себя в чем-то новом. Это очень интересный момент. Я вижу робота и я могу испугаться, осознавая, что я тоже биоматериальная субстанция. Рассуждая об этом, мы пришли к пониманию того, что это возможность для знакомства с тем, что мы еще о себе не узнали. Мы много об этом говорили внутри второй работы. И мы создавали некоторые ситуации, выстраивая для себя этот баланс между структурностью и способностью развалиться, как однажды очень точно выразилась Аня.
А. К.: То есть вирус стал для нас скорее метафорой неумолимого распространения, захватывающее все без разбора, захватывая не из желания или интереса, а просто потому, что невозможно иначе. Мы предположили, что само намерение все осознать, схватить опыт и сделать его познаваемым, приближает логику сознания к логике вируса.
В своих практиках вы опираетесь на концепции объектно-ориентированной онтологии?
А.К.: В процессе подготовки этой встречи мы заметили, что обе используем такую категорию как «человеческая материя». Сейчас я бы описала ее как способность человека быть на уровне всех остальных вещей. Я из чего-то состою так же, как эта колонка из чего-то состоит. Это не ограничивается материализмом, скорее взывает к смирению и эмпатии. Это меняет мое отношение ко всем объектам, буквально, к своей одежде, к мусору вокруг. В этот момент мы встретились с линией объектно-ориентированной онтологии Грэма Хармана и темной экологии Тимоти Мортона, и работой Бена Вударда «Динамика слизи», но эти встречи как узнавание. Мы нашли в их лице союзников и стали их читать. Другой источник идеи «человеческой материи» – это опыт соматических практик, которые подразумевают восприятие телесных структур изнутри. Опыт тела от первого лица. Как я чувствую свой вес, как я чувствую изменения в восприятии пространства, как я смотрю, как я слушаю, как я понимаю, как те или иные анатомические факты откликаются в непосредственном опыте движения. Эти практики сформировались из деятельности большого количества людей. Записывать исследования в области соматических практик стали в конце 19-го-начале 20 века, там есть разные школы и фигуры, например, Александер, есть Фельденкрайз…
А.Т.: Все они основывались на изучении анатомии в движении.
А.К.: Да, они обращались к анатомическим знаниям, доступным из медицины, но меняли перспективу: я смотрю не на кого-то, а смотрю сама на себя. Я знаю, где находятся мои легкие, а я могу это почувствовать? А что если я просто думаю об этом? Если говорить об именах, то в России есть такой исследователь движения, в прошлом танцовщик Илья Беленков, который в каком-то смысле развивает такую соматическую школу. Есть еще одна важная для меня фигура — американка Бонни Бейнбридж Коэн. Она была связана с традицией постмодерн танца, с детства занималась танцем, но оставалась в около медицинской практике. Она работала в центрах реабилитации, имела дело со сложными телесными ситуациями, которые стимулировали ее выработать метод работы, известный сейчас как Body-Mind Centering. У нее есть такое понятие – клеточное сознание. У клетки как у материи есть некий способ знать. Наука изучает познание, ученые замеряют показатели деятельности нервной системы, возникает куча категорий и формул, какие части мозга за что отвечают. И вместе с тем мы можем допустить, что любая клетка каким-то образом знает, каким-то образом воспринимает. И сама возможность, это замечать, меняет мое сознание, помещает меня в контакт.
Вашим перформансам свойственно интуитивное воплощение. Можно ли сказать, что каждый ваш проект это в своем роде эксперимент?
А.К.: Это не эксперимент, а неудовлетворенность тем, что есть. Мне не очень нравится использовать само слово эксперимент, оно делает неизвестное слишком удобным: экспериментальная музыка, экспериментальный танец и так далее. Все становится простым и понятным, вещь обретает форму и превращается в жанр. Нельзя совсем с этим не согласиться, но… мы не приверженцы и не продолжатели какого-то конкретного жанра, мы все время куда-то в сторону пытаемся направить свои усилия. Каждая новая работа – это новый способ что-либо делать.
Вернемся к тому, что вы делаете здесь. И вчера, и сегодня вы приглашали зрителей присоединиться к вашим практикам, в перерывах вы проводите обсуждение. Какие выводы вы сделали для себя по итогам этих встреч? Нащупали что-то интересное для себя?
А.Т.: Вчера были интересные диалоги…
А.К.: …но они были разрозненные.
А.Т.: И они были посвящены не столько рассказу о том, как мы дошли до жизни такой, сколько конкретным темам, которые мы раскрывали в этих работах, и попытке проверить какие наши стратегии сработали, какие нет. Это для меня было очень ценно. С одной стороны, это был профессиональный диалог, с другой – человеческий. Темы, с которыми мы работаем, они про тело, про сознание, про какие-то такие вещи, которые мы все разделяем и нам все они важны.
А. К.: И то время, которое мы провели здесь с Настей вдвоем, подготавливая пространство для встречи, и сами встречи позволили сформулировать важные понятия для наших работ: человеческая материя, о которой мы говорили выше, и динамическая природа сознания. Какие-то опорные точки. Наша практика – вынесение из модуса создания перформанса, то есть практика не как подготовка, а как самодостаточный опыт, очень любопытно проявила тех, кто к ней присоединился. Обсуждения, которые возникли в конце второго дня, открыли несколько кардинально разных направлений в том, как можно интерпретировать опыт участия в этих практиках, и они уже не имеют отношения к нашим работам, но могут стимулировать новые.
В начале нашего разговора вы упомянули, что вам важно получать обратную связь, что вы хотите разделить эти истории с людьми. Какова роль зрителя в вашем искусстве?
А.К.: Любому искусству нужен зритель. Если ты делаешь искусство, то ты делаешь это так, чтобы зритель с ним встретился: услышал, увидел, прочитал. Это некая условность, которую ты создаешь различными способами. Мы часто сталкиваемся с ситуацией, когда зритель говорит, что ничего не понял. Я обычно отвечаю, что нужно расслабиться и смотреть дальше.
А.Т.: Да, ничего страшного.
А.К.: Именно. Я тоже была когда-то зрителем, который ничего не понял. Когда я училась в школе то, например, ничего не знала о Кандинском. Мы создаем видения, которые предлагаем наблюдать тем или иным способом. Если создан звук, то важно, чтобы его слышали, если есть движение, то мы хотим, чтобы люди видели его. Другой вопрос, что происходит внутри зрителя, может ли он с этим справиться, даем ли мы ему какие-то способы с этим справиться, облегчаем или усложняем задачу. Это уже вопросы другого порядка.
А.Т.: Наблюдатель, причем с любым опытом, в достаточной мере влияет на то, как мы работаем. Есть ощущение сотворчества, даже если это какое-то осуждающее присутствие.
Автор интервью: Евгения Зубченко
Фото: Анна Белоусова, Евгения Зубченко
