Художники из Ростова-на-Дону в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина
Фонд Владимира Смирнова и Константина Сорокина запускает новую выставочную программу «Фокус», в рамках которой два раза в год будет проводить выставки художников конкретного региона. 13 февраля в мастерской Фонда открылась первая из таких выставок и в фокусе Ростов-на-Дону. Ростовских художников Ирину Грабкову, Александра Селиванова и Сергея Сапожникова, который также выступил и как куратор проекта, объединяет во многом то, что они осознанно живут и работают в своем родном городе. Мы пообщались с участниками выставки, попросив их рассказать о роли города в их творчестве, о местном художественном сообществе и, конечно, о собственных проектах.
Сергей, расскажите, каким образом сформировался состав? Все же бросается в глаза то, что вы все очень разные художники. Какие задачи вы поставили перед собой в качестве куратора?
Сергей Сапожников: Все очень просто. Эта выставка о живописи. Мне кажется, это единственный пример живописи, я имею в виду в Ростове, которую можно соединить во что-то интересное, выстроить диалог. Каждого участника отличает его независимая позиция. Это такой объединяющий момент, почему я собственно и стал куратором проекта. Никто не пытается никому понравиться, тут нет ничего модного, никаких трендов. Нет попыток попасть в некий контекст. Здесь просто искусство, которое все делают, по той причине, что им нравится. И это очень ценно.
Вы представляете на выставке свои акварели, хотя вас в первую очередь знают, как художника, который занимается фотографией. С другой стороны, для вас характерно смешивание различных техник. Например, для своих фотопроектов вы создаете инсталляции, помещаете в них людей, часто это танцоры, так уже появляются элементы перформанса. Живопись в этой связи является такой же неотъемлемой частью вашего творчества?
Сергей Сапожников: Да, согласен, но в данном случае речь скорей идет о том, что я начинал с граффити, и на граффити как раз натренировался в сочетании цвета, техник и формообразования. Когда я делал выставку «Dance», где эти акварели были представлены в сочетании с фотографиями, для меня было очень важно выставить это как предысторию. Получилось очень интересно. Я с одной стороны шел от граффити, с другой – от брейк-данса. И выставка в себе объединяла эти медиумы. А здесь они показаны как просто работа с композицией, с пятном. Для меня это уже не граффити, и не имеет отношения к субкультуре. Это скорей работа с цветом, такие тренировки.
Сергей, представьте, пожалуйста, двух других участников выставки.
Сергей Сапожников: Ира один из первых художников, кого можно причислять к современному искусству, которое существует именно в данный момент. Не в значении абстрактного термина или группы «Искусство или смерть», о которой очень часто и много все говорят, а в том плане, что она представляет промежуточное поколение между советской эстетикой и сегодняшним моментом. В Ростове есть художники, которые занимаются живописью, но это лишь относительное современное искусство, назвать их современными нельзя, потому что чувствуются отголоски советской школы живописи. А вот Ира и ее брат Вадим одни из первых, кто начал заниматься современным искусством в прямом значении этого слова. Они ездили и принимали участие в «АртКлязьме», участвовали в многочисленных биеннале, со всеми общались. Они одни из первых, кто поехал в Берлин, начали показывать там работы, участвовать в выставках. Мне кажется невероятно важным и ценным, то, что Ира целенаправленно занимается искусством, сформировав свое собственное представление, которое можно назвать независимым. Саша Селиванов создает живопись, которой в принципе в России, наверное, почти никто не занимается. Он живет в Ростове, а его возили, например, в резиденцию Марка Ротко. Это круто. Русские туда не ездят. Ребята, увлеченные левым дискурсом, конечно, начнут сейчас его критиковать, что это 70-е, формализм, еще что-то. Но стоит открыть любую западную галерею и там такого искусства полно. Оно более международное, чем то искусство, которое сейчас есть в Москве. В тексте к выставке и было написано, что чем дальше ты находишься от Москвы, тем больше у тебя ощущений, что ты хочешь смотреть мир, а не столицу. Пожалуй, этот проект объединяет нас в том, что мы все сформировались без среды, без школ, без каких-то суперглобальных тусовок. Думаю, мы от этого выиграли. Мы смотрим на мир, а не на Москву. Это и есть задача хорошего искусства, когда человек зреет, совершает какое-то количество ошибок, накапливает опыт, а затем начинает делать что-то свое.
Хорошо, думаю, пора познакомиться с Ириной и Александром. Ирина, вы многие годы работали в соавторстве со своим братом Вадимом. В описании проекта вы как раз упоминаете тему фальсификации действительности, то чем вы занимались в те годы. Вы остро реагировали на существующие в обществе тенденции, иногда даже предвосхищая их, а сейчас на первый план вышла фигура художника. По сути, вы из вне обратились во внутрь, к самой себе. С чем связан такой переход?
Ирина Грабкова: Да, действительно, например, наш проект «Love parade» 2007-2008 гг. это было реально предвосхищение. Тема еще не была растиражирована, не было гонений на гей-парады, запретов, но все это ощущалась на кончиках пальцев, что вот-вот это станет очень актуальным. Сейчас мне в большей степени интересна живопись в качестве архаичного медиа. Я имитирую компьютерную эстетику, потому что опять же я нахожусь в России, здесь есть определенные моменты с восприятием художника и живописи в качестве устаревшего медиа. Мне хочется ей заниматься, это труд всей моей жизни, уже 20 лет я пишу. Естественно я испытываю некие душевные страдания, оказываясь таким вторичным художником, потому что я не использую современные медиа. Допустим, я никогда не увлекалась перформансом, не снимаю видео, не занимаюсь фотографией в чистом виде. Для меня важно быть архаичным художником, и сейчас я делаю такую живопись, которая на первый взгляд даже не воспринимается как таковая. У серии, которую я здесь представляю, есть рабочее название «Escape», то есть бегство. Это действительно побег. Я использую лазейку: выглядит как нечто напечатанное, не рукотворное, но при этом это живопись, и я получаю колоссальное удовольствие, создавая ее. Сейчас у меня такой период в жизни, когда мне просто хочется делать то, что хочется. И я это делаю. Я не оглядываюсь на то, что нужно делать или, что не нужно делать, как на меня посмотрят, будут ли меня критиковать и так далее. Мне сейчас наплевать на то, что происходит вокруг. Я делаю то, что мне нравится.
Когда вы говорите о том, что на первый взгляд нельзя понять, живопись это или напечатанный объект, вы подразумеваете последующую реакцию зрителя? В описании проекта вы акцентировали внимание на том, что она для вас сейчас имеет большое значение.
Ирина Грабкова: Да, никто не понимает, что это живопись. Работа воспринимается как распечатанная фотография. Человек посмотрел и отошел. Как только я говорю, что это живопись, он возвращается, всматривается. У меня еще есть часть работ, на этой выставке не представленных, где две трети — это одинаковый серый фон, а сверху пиксельные изображения. Я наталкиваюсь на довольно интересную реакцию, показывая кому-то эти работы на компьютере или планшете. Человек ждет, когда изображения загрузятся окончательно. Он может так простоять и пять, и десять минут, пока не поймет, что это такая живопись, а не компьютерная картинка. Это очень интересные моменты. Мне всегда нравилось слегка подшучивать, привносить немножко юмора в искусство.
А пространство уже не играет той роли, что прежде?
Ирина Грабкова: Когда мы говорим о работе с пространством, то хороший пример это наш совместный с братом проект «Азов-Сити», который мы делали в рамках фестиваля актуального искусства «Арт-Веретьево». Там выставочное пространство дало процентов пятьдесят от необходимого эффекта. Поясню. Если вы помните, существовал проект по созданию игорных зон, которые так и не появились, зато чиновники напечатали красивые картинки для отчета. Эту тему мы и обыграли, со своей стороны создав красивые отчетные картинки, которые в принципе являются потемкинскими деревнями. Мы изобразили красивые виды, девушек в бикини, арабских скакунов, дорогие машины. В общем, все то, что ассоциируется с красивой сладкой жизнью. В «Арт-Веретьево» было классное озеро, которое для нас символизировало Азовское море. И мы выставили все эти картины вокруг озера, атрибуты шикарной жизни, а за ними непролазный лес, травы, кузнечики, комары и все то, чему полагается быть в лесу. Все то, что и было реально в игорной зоне «Азов-Сити». Сейчас я уже занимаюсь совсем другими вещами.
Перед интервью я посмотрела лекцию ростовского художника Вадима Мурина о вашем творчестве, но некоторые моменты для меня остались не ясными. Когда вы впервые обратились к абстракции? Вы тогда работали еще вместе с братом?
Ирина Грабкова: Нет, с братом я не работаю уже очень давно. Он иммигрировал, нас и география разорвала, и разные жизненные обстоятельства. Мы лет семь не работаем вместе. Все эти калейдоскопные, абстрактные работы исключительно мои, а делать я их начала в 2014 году.
Спасибо, Ирина. Третий участник выставки Александр Селиванов работает в стиле геометрической абстракции, для него характерен минимализм. Расскажите, пожалуйста, о своих работах.
Александр Селиванов: По сути, здесь все свежие работы, часть сделана в 2018 году, часть уже в этом году, есть две работы 2017 года. Несмотря на то, что для меня действительно характерен минималистский подход в живописи, работаю я достаточно долго. Порой я пишу картину годами. Так что даже сейчас не могу утверждать, что представленные здесь работы не изменятся в будущем. Для меня важен сам процесс формирования картины, когда она живет своей жизнью и может измениться со временем.
Это совсем не похоже на современный подход к живописи, скорей так работали старые мастера. Вы тоже, как и Ирина, рассматриваете живопись с точки зрения устаревшего медиа?
Александр Селиванов: Нет, у меня нет ощущения, что она устарела. Она незаменима и в нынешнее время, и в будущем, переживет всех нас и наших потомков. В первую очередь моя задача как живописца это сам процесс, когда ты поддерживаешь технический медиум. Это уже вектор, что живопись интересна и перспективна сейчас.
В тексте вы говорите о том, что для вас очень важно оставлять свободное пространство, чтобы было ощущение выхода из ситуации безысходности и удушающей обыденности. Откуда эти ощущения?
Александр Селиванов: Я имел в виду внутреннее состояние выхода, а не пространство картины. В принципе я об этом выше сказал, у картины всегда есть развитие, картина может быть доработана. Нет такого, что все, конец. Всегда остается выход для дальнейшего процесса, развития, преобразования.
Из вашего эссе для сборника, посвященному ростовской художественной ситуации в нулевые, мне показалось, что вы не сразу осознали себя художником, изначально ваш интерес находился в области музыки. Сегодня музыка и искусство перекликаются в вашем творчестве?
Александр Селиванов: Я склонен разделять эти вещи. На самом деле я с самого начала осознавал себя художником, просто обстоятельства так сложились, что я сперва стал развиваться как композитор. Живопись мне всегда была интересна, но, грубо говоря, просто не было условий и возможностей ею заниматься. На это повлияла и среда, где я рос, и город в целом, было очень мало было информации об искусстве, при том, что я и общался с художниками. Художественная жизнь мне не казалась привлекательной. Я по мере возможностей интересовался мировым искусством, но в текущей ситуации я не находил ничего, что могло меня заинтересовать. Так что долгое время это оставалось для меня мечтой, первые работы появились, когда мне было 28-29 лет, а это уже очень сознательный возраст. Но и музыкой я по-прежнему занимаюсь очень активно. Уже более 20 лет, с середины 90-х, по сути, большую часть своей жизни.
В основе вашей живописи лежит интуитивный подход, также зачастую непредсказуемое поведение краски. То есть в своей работе вы, прежде всего, опираетесь на материал, который задает тон дальнейшему процессу?
Александр Селиванов: Я отталкиваюсь от материальной составляющей, от краски, от холста, от подрамника. Но работа всегда проходит по-разному. Многое зависит от настроения, времени года, даже от времени суток, в зависимости от того, когда я пишу картину. Поэтому, если вы посмотрите на те работы, что я привез сюда, даже, несмотря на то, что здесь представлено мое позднее творчество, вы увидите насколько они разные.
Если говорить о влиянии, о направлениях, которые вам интересны, то это в первую очередь американские представители абстрактного экспрессионизма?
Александр Селиванов: Не совсем так. Америка меня интересует, поскольку там очень большое количество художников, которые сильно повлияли на развитие живописи в целом: Джексон Поллок, Марк Ротко, Виллем де Кунинг. Также очень важен для меня Йозеф Альберс, он немецкого происхождения, но он очень большое влияние на американцев оказал. По сути, он изначально формировался как европейский художник.
Но было бы неправильно говорить, что мне интересна только американская живопись. Фундаментальными для себя художниками я всегда считал Малевича, Мондриана и Кандинского.
Поговорим про Ростов-на-Дону. Сергей, вы отмечали, что осознанно вернулись туда. Почему для вас важно жить и работать в своем родном городе?
Сергей Сапожников: Наверное, мне просто неинтересна Москва. Я не вижу смысла к ней привязываться. Это весьма стереотипное мышление, что надо именно здесь находиться. Я считаю, что важно делать хорошее искусство. Нахожусь в Ростове я действительно осознанно, я хорошо понимаю этот город. У меня неслучайно вышла книжка «Город» совместно с Владимиром Левашовым, где показаны старые дворы, которые на меня оказывали сильное влияние в плане мышления, собирания текстур и фактур послевоенной эпохи, которая со временем трансформировалась. В Москве этого всего нет. Родной город вдохновляет меня. Как коренной ростовчанин я нахожу массу интересных для себя вещей, которые меня питают, и из которых я собственно и создаю свой язык. Это сравни нахождению в мастерской, которая представляет из себя не какое-то закрытое пространство с дверью, а целый город. Большинство моих съемок сделаны там, я реализовал в городе несколько проектов, в том числе «The Drama Machine», частично и «Dance». Идеальное место в качестве плацдарма для меня.
Ирина Грабкова: Добавлю от себя, что мне тоже комфортно жить и работать там. Мне нравится этот сумасшедший город, он напоминает мне Берлин своей какой-то многонациональностью, мультикультурным контекстом. Он очень живой, яркий и радушный. Люди очень милые и добрые по отношению друг к другу. Конечно, это мое представление, может быть, я заблуждаюсь, но так я чувствую. Можно сказать, что я обосновалась на земле. У меня мастерская, мне нравится работать на улице. Во дворе пруд, в котором плавают карпы, мне важно единение с природой. Главное, чтобы всегда была хорошая музыка, хороший кофе и поющие птицы за окном.
Хотелось бы еще немножко обсудить художественное сообщество Ростова-на-Дону. Сергей, вы много делаете для развития местной среды, начиная с первой выставки в 2008 году, которую вы курировали. Вы собрали 40 художников, не ожидаешь такого от молодого человека 24 лет. И вы продолжаете видоизменять местный арт-ландшафт. Вы чувствуете, что у города есть какой-то потенциал в плане современного искусства?
Сергей Сапожников: Возможно. Я не знаю, если честно. Выставки, конечно, интересно делать, но есть сложный момент… они делаются, как некое желание что-то привезти и показать, но десятилетняя практика показала, что в принципе особо ничего не меняется. Разница между мной тогда и сейчас заключается в том, что тогда я верил в то, что может что-то измениться, а сейчас мне как-то все равно.
Ирина, вы тоже пытались растрясти местную художественную тусовку. В своем эссе в сборнике, посвященном ростовской художественной ситуации в нулевые, вы отмечали, что возвращаясь из Москвы в Ростов, вы словно попадали в другое измерение — тоскливое и безжизненное. Так появилось пространство «Кухня», чтобы художникам было, где собраться.
Ирина Грабкова: Да, но растрясти в итоге не удалось никого, потому что это было настоящее болото. Опять же, когда мы начали работать, не было ни интернета, ничего. Единственное радостное событие — это программа Виктора Мизиано, выходившая раз в неделю. Это был как глоток воздуха. Так получилось, что мне повезло поехать во Францию, там я побывала во множестве музеев, в том числе и в Помпиду, где я впервые увидела видеозаписи венских акционистов. Для меня мир искусства открылся с другой стороны, с непривычной. С этого момента началась осознанная другая жизнь в плане искусства. Да, в 90-е годы я тоже рисовала, но это было больше к традиционной школе. Я училась, мне было интересно освоить гравюры и много чего другого. Венский акционизм полностью сломал мои шаблоны. Вернувшись, мы начали работать в иной манере, наша живопись стала дерзкой, даже ядерной для Ростова. Очень много было столкновений с официальными ростовскими художниками, с Союзом художников, которые жили, да и сейчас живут критериями областных зональных выставок… Они жутко нетолеранты и нетерпимы! И мы решили тогда, что в Ростове мы ничего не сможем сделать и надо покорять более адекватные города. Поехали в Москву, где познакомились с художниками-ростовчанами, первопроходцами. Попали к Сигутину, Кошлякову и к другим. Они видели, что мы на правильном пути, что мы, не зная того, что происходит в столице, делаем прикольные вещи. Нас даже сразу повели к Звездочетову, потому что у нас очень многие моменты пересекались. Мы познакомились не только с ним, но и с Сашей Савко, Александром Петрелли. Они нам и посоветовали, мол, вот была первая ростовская волна, вам надо делать вторую. Мы поехали домой воодушевленные. Дали рекламу во все журналы и газеты, на местный канал MTV, предлагая прийти, познакомиться, выставиться… и никто не откликнулся. Мы просуществовали больше двух лет, делали раз в неделю выставки, но это все были наши персональные выставки, за все время была только одна коллективная выставка, но и то люди не поняли замысел, принесли работы, которые в принципе нельзя было выставить в этом пространстве.
То есть вы каждый раз создавали новые работы специально под эти еженедельные персональные выставки?
Ирина Грабкова: Да, работоспособность у нас была бешенная. Надо еще понимать, что мы этим всем занимались помимо тех проектов, которые мы делали для поездок на фестивали и мероприятия в Москву. Это сильно выматывало в плане траты времени, усилий и совершенно пустой отдачи. Это была мертворожденная идея.
Несмотря на в целом плачевное положение современного искусства в Ростове, и тот факт, что многие художники уехали в Москву в те годы, были и те, кто оставался и творил вне рамок официального искусства. Сергей, вы пришли к живописи, я имею в виду, конечно, живопись на холсте, через ростовского художника Николая Константинова?
Сергей Сапожников: Да, Константинов был одним из немногих, кто не уехал. Точней он уехал в Москву, но быстро вернулся, ему стало неинтересно жить во всех этих сквотах, он хотел жить в своей квартире, женился, у него родилась дочка. Жизненные обстоятельства его вернули. В какой-то момент он ушел в джазовый сет в том плане, что его жизнь стала очень напоминать импровизацию. Мне повезло, что в какой-то момент, как раз, когда я для себя изжил тему граффити, мы и познакомились. Потому что я очень быстро ушел во всякие эксперименты, и в принципе само по себе граффити меня тоже перестало интересовать. В субкультуре есть нюанс, ты сомневаешься, художник ты или нет. А он сказал мне тогда: «Да, парень, тебе надо начинать заниматься живописью. Почему ты себя останавливаешь? Рамок никаких нет». Благодаря ему я поверил, что могу этим заниматься. В 2006 году мы вместе успели сделать выставку, запланированную еще при его жизни. Она называлась «Выжить». Идея была в том, чтобы представить несколько поколений художников, изначально Ира и ее брат Вадим тоже должны были участвовать. Но так получилось в конце, что Константинов и Мурин не захотели брать их работы. То, что делала Ира на тот момент, было смело и для Константинова, и для Мурина с их достаточно консервативными традициями. А я был просто слишком юным, чтобы иметь какое-то право голоса. Изначально была идея два на два, Ира с Вадимом и я, как молодые, и Мурин с Константиновым. Это было бы идеально, но не получилось. Перед открытием выставки Константинов умер. Ну и на этом этап и закончился, потому что вся эта выставка была о поколениях, о том, как все достаточно аутентично к чему-то приходят. С одной стороны, в этом есть некая магия, человеку настолько надо, что он этим занимается, с другой стороны, какая-то воля случая, наверное.
Вокруг Константинова была какая-то среда? Сообщество?
Сергей Сапожников: Нет, абсолютно нет. Он жил своей жизнью. Надо понимать, что там никто никому не интересен, это просто город. Ну, есть там такие люди и есть. Могу по аналогии привести пример, как я на Новый год поехал в Хельсинки и посетил бар Аки Каурисмяки. Я много лет об этом мечтал, а там обнаружил, что его даже никто не посещает. Это для меня было круто посетить это место, а местные воспринимают это так: ну, да, есть там такой режиссер, снимает он какое-то кино, кому он нужен.
Что-то изменилось с тех пор? Есть ли запрос на современное искусство сегодня? Или костяк художников, про которых можно сказать, что сегодня они формируют среду?
Александр Селиванов: Мне кажется, что интерес все-таки есть. Существуют площадки, где выставляется современное искусство, фонд «Дон», который поддерживает художников. А вот относительно сообщества, у меня просто есть довольно близкие ростовские друзья-художники, с которыми я общаюсь, иногда делаю совместные выставки. Это Сергей, Ира, Олег Устинов. Это мои старые друзья. С Олегом мы, к примеру, как минимум, выставки 3-4 совместные проводили. И в Ростове, и здесь в Москве.
Сергей Сапожников: На самом деле наоборот круто, что в городе живут люди и что-то делают, они не должны быть обязательно популярны. Это не попсовый сегмент, мы не являемся жителями, которые везде ходят и что-то кому-то говорят. Сейчас есть ряд молодых людей, которые что-то делают, периодически знакомятся, общаются или наоборот не знакомятся и не общаются. Но между нами существует колоссальная пропасть. У них все равно иное воспитание и мироощущение, они выросли уже в другой эпохе. Мы еще застали советское время. Я – развал Союза, а ребята, они постарше, конечно, помнят больше. Мы все формировались в то время, а новое поколение они вообще этого не застали. Я даже замечаю, что люди, которые помоложе, они даже не видели советских мультиков, им это неинтересно.
Ирина Грабкова: Я пока вижу только юных мальчиков и девочек, и у меня ощущение, что они играются. Они не живут искусством. Я так понимаю, что максимум пять лет, и они резко поменяют свой образ жизни. Кто-то уйдет в дизайн, кто-то в рекламу, еще куда-то. Не думаю, что это люди, которые могут и будут 20-30 лет подряд работать. Может быть, я заблуждаюсь, но пока такие ощущения.
Автор фото и интервью Евгения Зубченко
