Художник Игорь Самолет о своей выставке «Взаимные обвинения».
В начале октября в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина Игорь Самолет представил свою новую выставку «Взаимные обвинения», в рамках которой он с иронией и юмором рассказывает о том, как политика ежедневно вторгается в наше личное пространство. Некоторые объекты для выставки были созданы коллективными усилиями, например, авиабомбы, сшитые друзьями художника из собственных футболок. В интервью ArtTube художник поясняет, какое место этот проект занимает в его творчестве и зачем превращать подготовку к выставке в коллективный перформанс.
Выставка называется «Взаимные обвинения». Кто кого обвиняет? За этим названием скрывается какая-то личная история?
Игорь Самолет: Не совсем. Речь, конечно же, о человеческих взаимоотношениях, но в более широких смыслах. Был период, когда я открывал новостную ленту и на меня обрушивались бесконечные потоки взаимных обвинений: кто кого отравил, кто кого куда послал и так далее. Такое тотальное нежелание слышать друг друга, которое формирует понимание нашего пространства, в котором мы все находимся. Не только личного, но и социального, геополитического.
Ты решил зафиксировать этот всплеск напряжения в своем проекте?
И.С.: Да, именно. Ты улавливаешь это напряжение и хочешь говорить об этом здесь и сейчас. Я работаю импульсивно, поэтому я быстро реагирую на какие-то вещи.
Напряжение у тебя выражено в объектах, внешне напоминающих авиационные бомбы? Ты ведь уже не впервые обращаешься к этому образу. Я помню, у тебя было видео, где ты поглаживал атомную бомбу.
И.С.: Было, я даже думал включить его в этот проект, но потом передумал. Бомба не случайный для меня образ. С ней у меня связано два эпизода в жизни. У Стэнли Кубрика есть черная комедия времен Холодной войны «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу». Он заканчивается тем, что американцы сбрасывают эту бомбу на мой родной город Котлас, после чего начинается Третья мировая война. Я тогда очень удивился, ведь Котлас это маленький городок с 60 тысячами населения, с чего бы на него стали сбрасывать атомную бомбу. Потом через пять лет я увидел рассекреченные американские списки, кого они собирались бомбить в первую очередь в случае войны. Мой город как раз значился одним из первых. Оказалось, что он входил в щит ПВО.
Тем не менее, объекты, как мне показалось, напоминают скорее авиабомбы второй мировой, нет?
И.С.: Да, и это не случайно. Лет 7-8 назад я в качестве фотографа ездил с поисковиками и снимал, как ребята поднимают бойцов второй мировой войны и делают перезахоронения. В этих лесах огромное количество несработавших снарядов, при этом бывали случаи, когда они взрывались. Взрыв произвел на меня глубокое впечатление. Такое фундаментальное переживание из тех, о которых пишется обычно в школьных сочинениях в первом-втором классе. Что такое мир? Что такое война? Что такое любовь? Что такое жизнь? Я тогда очень остро осознал значимость этих явлений. Для меня это уже были не просто слова.
Мы разговаривали с тобой в последний раз, когда ты готовил выставку «Пьяные признания» в конце прошлого года здесь же в мастерской. Тогда ты решил обратиться к скульптурным формам, обтянув их тканью. Я так понимаю, ты продолжаешь работать в том же направлении?
И.С.: Я уже упоминал в том интервью, чем мне нравится эта площадка. Здесь можно экспериментировать, пуститься в поиск. В рамках работы над первым проектом я ставил себе задачу попробовать перевести свои фотоархивы в объем. Сейчас мне важно было поработать с пространством, в которое мог бы погрузиться зритель. Когда я начал работать над проектом, то не было понимания финального эскиза, все появлялось в процессе. Сначала появились бомбы, потом я понял, что если буду шить их сам, то это не сработает, в первую очередь для меня. Мне хотелось, чтобы объекты выросли из ситуации, которой и стал перформанс. В течение недели приходили мои друзья: Вера Трахтенберг, Юра Юркин, Оля Матвеева, Даша Ястребова, Денис, Ваня Штейнгуд, Егор, Аня Ротаенко, Саша Зайцев, Ада Стайлиш, Валя Самойленко, Гриша Мумриков. Они приносили свои футболки и шили объекты, мы общались, обсуждая все, что приходило в голову. Мне важно, чтобы объект прожил какую-то свою жизнь, историю, поэтому очень часто я внедряю свои работы в жизнь до финальной выставки. Например, в экспозиции есть большое обручальное кольцо. Был день рождения бара Untitled и под этим кольцом обвенчали одиннадцать пар. Это было условное венчание, конечно, но объект впитал в себя этот вечер.
Ты говоришь о кольце, которое ты разместил во втором зале, а он разительно отличается от того, где мы с тобой сейчас находимся. Здесь приглушен свет, есть ощущение какой-то интимной атмосферы. Там же, наоборот, много света, создается ощущение очень открытого пространства. Плюс вся эта футбольная атрибутика…
И.С.: Первый зал это внутренняя, личная история, а второй зал это то, что происходит вовне, это улица. Там транслируется звук. Я ходил гулять на Никольскую во время Чемпионата мира и записывал различные шумы: патриотические кричалки, пение гимна России. Там много мелких реди-мейд объектов. В этот раз мне еще было интересно поработать с мелкой пластикой, а не с крупными формами. Я пытался найти точку соединения своего социального тела и тела политического. При этом хотелось избежать надуманности, найти для себя какую-то убедительную точку этого соприкосновения. Тема во многом раскрывается через мелкие детали. Последние пять лет Россия находится на неком новом этапе, в продаже появилось очень много товаров с определенным неймингом. Патриотическая символика, в частности, на носках: это и российский флаг, и изображение президента Путина, и ЧМ по футболу. Эти предметы я включил в инсталляцию. Тут нужно всматриваться. Здесь есть также, например, бутылка крымского вина, книжки Ремарка, боксеры, пепельница с окурками сигарет, которые были выкурены во время перформанса. Это о том, как политика вторгается в наше личное пространство.
Для тебя важно говорить о политике, о том, что происходит вокруг?
И.С.: Как ни странно, у меня нет чисто политических работ, скорее они социальные. У меня ушло много времени, чтобы понять, как говорить на такие темы и не уходить в какой-то трэш. Было время, когда я занимался грубой репортажной фотографией, но сейчас я от этого отошел. Предпочитаю говорить на сложные темы посредством иронии. Это смотрится более щадяще к зрителю. Я хотел подойти с иронией к стремлению современного гражданина давать «правильные» ответы, когда есть только черное и белое.
Многие художники предпочитают обходить злободневные темы, абстрагируясь от того, что происходит в стране. Как ты к этому относишься?
И.С.: Очень сложно выработать художественный фильтр, как воспринимать поступающую информацию, как говорить обо всем этом. Я приехал из маленького города. Шесть лет назад я потреблял информацию только через телевизор, и мне потребовалось много времени, чтобы обучиться медиа грамоте. В рамках этой выставки у меня позиция наблюдателя, а не критика. Но наблюдателя ироничного. Например, эти носки с Путиным я купил на Авито в разгар патриотического подъема пару лет назад. Сейчас они уже там не продаются. Это был всплеск, который мне удалось зафиксировать.
Ты хочешь сказать, что часть предметов, которые здесь присутствуют, уже просто у тебя были, ты не покупал их специально для этой выставки?
И.С.: Да, я все время что-то собираю. Эскизы, фотографии, короткие тексты, предметы. Это постоянный процесс. Я могу сфотографировать что-то, тут же появляется некий образ, потом я делаю быстрый эскиз. Это не какая-то конкретная работа над проектом, эти эскизы копятся у меня, а когда нужно что-то делать, я просто их перебираю, смотрю, что у меня набралось. Аналогично и с предметами. Я покупаю что-то заинтересовавшее меня, потом какие-то внешние или внутренние обстоятельства толкают меня к тому, чтобы сформулировать мысль, не только словами, но и визуализировать ее. Тогда я смотрю, что я могу использовать из того, что у меня есть.
Это твой первый опыт такой тотальной инсталляции?
И.С.: На самом деле нет. Я делал тотальную инсталляцию в Сыктывкаре 14 лет назад, тогда я решил, что в жизни больше ничего подобного делать не буду. Она требовала колоссальных ресурсов, а потом еще и возникли проблемы с хранением всего этого. Отчасти поэтому я перешел на фотографию, потому что она мобильна. Сейчас я работаю с тканью, потому что это такой материал, который можно просто сложить и убрать.
Если на прошлой выставке в мастерской ты использовал за основу свои фотографии, то сейчас я их и вовсе не вижу. Фотография уже не так важна для тебя?
И.С.: Есть одна. Вон там — на матрасе. Мне важно сохранить изображение как таковое, речь не только о фотографии. Через фотографическое изображение я мыслю. Прежде, чем поступить в Родченко, я окончил факультет искусств. До 25 лет я очень плотно занимался живописью. Фотография всегда присутствовала в моей жизни, я всегда снимал, но не было никаких амбиций, связанных с ней, увлекала меня живопись. Я бесконечно ходил на пленэры, занимался композиционными и цветовыми поисками. А потом фотография вышла на передний план. Года два назад все это началось смешиваться. Мое художественное образование, умение что-то сделать руками. Сейчас я проще отношусь к изображению, мне нравится переводить его в объекты.
Есть кто-то из художников, на кого ты ориентируешься?
И.С.: Честно говоря, нет. Вдохновляют жизненные ситуации, а помогает ремесло. Я с десяти лет занимался живописью и графикой. А в университете ты приходишь в девять утра на занятия и шесть часов стоишь на ногах у мольберта, потом столько же делаешь домашнее задание. Этот ремесленный опыт помогает мне свободно работать и мыслить.
Автор фото и интервью: Евгения Зубченко
