Выставка по итогам резиденции Александра Веревкина, Антона Гудкова и Сергея Таушанова
Коллективная выставка «Точка входа», которая проходила в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина со 2-го по 6-е сентября, объединила троих художников, проживающих в разных городах: Александра Веревкина (Тольятти), Антона Гудкова (Омск-Москва) и Сергея Таушанова (Краснодар). Впервые они стали общаться в чате два года назад и не пересекались до последнего времени, однако их пластические и концептуальные приемы во многом схожи, так что совместная выставка назревала давно. Мы встретились с художниками в мастерской и поговорили об андеграунде, значении самиздата и о том, как родные города влияют на то искусство, которое они создают.
Вы давно общаетесь, но объединились впервые. Какие у вас остались впечатления от совместной работы?
Александр Веревкин: Я вспомнил немного забытое ощущение. Честно говоря, мне совершенно неудобно работать в одном пространстве с другими художниками. Происходит столкновение энергий. Сережа Таушанов очень продуктивный художник. Я прихожу в зал и понимаю, что здесь все заполнено его работами. Пространство просто наэлектризовано его энергетикой, это всю мою собственную, и без того вялую, слабую энергетику сводит на нет. Я постоял в своем углу возле своего маленького столика в течение пяти минут, а потом понял, что мне нужно отсюда уезжать, не могу здесь находиться. Для меня это четвертая или пятая групповая резиденция, и я всегда стремился работать в них один. Кроме того, втроем работать не очень получалось еще и по той причине, что мы просто начинали разговаривать, каждый друг другу рассказывал про художественные ситуации, про творческую среду в своем городе. И мы тут собирались, разговаривали часами, а работали по отдельности. Сергей по ночам работал здесь, я, зная какие у людей графики, приезжал специально утром, чтобы пару-тройку часов одному поработать интенсивно.
Антон Гудков: То же самое. В этом смысле я полностью согласен с Александром. Тяжело работать, когда несколько человек сконцентрированы в одном месте. Сереже вот только комфортно. Мне повезло чуть больше, 80% работ были уже более-менее готовы, я их просто привез. Здесь я уже делал механическую часть работы, например, линогравюры. Это не отнимает сил и времени, это можно сделать. А вот так, чтобы сконцентрироваться, новое что-то сделать, я бы не смог. Надо еще добавить, что в таком формате я впервые работаю, до этого не участвовал в такого рода групповых резиденциях.
Сергей Таушанов: Я вообще редко участвую в групповых выставках, подхожу к этому весьма избирательно. Что касается нашей выставки, то работы, которые сделали ребята, меня очень вдохновляют. Я считаю, что у Саши и Антона очень сильные работы и есть свой сформированный графический язык. Приходится подтягиваться. Во время резиденции я часто отталкивался от их работ при создании своих собственных.
Что это за общий чат, где вы виртуально познакомились?
Александр Веревкин: Так получилось, что года два назад нас с Антоном и Сергеем в общем чате в Фейсбуке объединила Светлана Баскова. Про Сергея Таушанова я и раньше слышал в связи с краснодарской тусовкой, а вот с Антоном, как выяснилось позже, мы даже успели посотрудничать, я выпускал его зин в Тольятти. А прошлой зимой я встретился с Владимиром Логутовым, он давно мне предлагал сделать какую-то выставку в фонде, и тут он предложил объединиться нам втроем, заметив, что в нашем языке прослеживаются параллели. Он даже не знал, что мы давно знакомы друг с другом! Мы с ребятами все это обсудили, кидали в этот чат работы, долго думали, как сделать выставку.
Что вам дало это общение в чате? Как оно повлияло на ваше собственное творчество?
Сергей Таушанов: Меня ребята очень вдохновили. Много интересного рассказали про разные музыкальные группы, про ситуации у себя в регионах. Антон про Омск рассказывал, Саша рассказывал про весь мир.
Антон Гудков: В основном все скатывалось куда-то в музыку.
Сергей Таушанов: Музыка у нас это основа всего. Музыка очень сильно влияет на процесс создания работ. Я без музыки практически не работаю. Даже если она выключена, я в голове держу какую-то мелодию. Мы все играли в музыкальных группах, и Антон до сих пор играет на барабанах, а Саша на бас-гитаре.
А что это за музыка?
Антон Гудков: Что-то экспериментальное, околошумовое. Мягко говоря, ни разу не стандартное, какой-то русский андеграунд из 80-х-90-х.
Александр Веревкин: Я люблю слушать радио шансон, и это у меня считывается в работах. Но никто из ребят шансон слушать не любит.
Сергей Таушанов: Я хотел добавить относительно онлайн общения, что это не совсем первый такого рода опыт. Был, например, Skype-клуб Авдея Тер-Оганьяна, для меня очень продуктивный. Авдей давал задания, мы, участники клуба, каждую неделю делали выставки онлайн через Skype, это развивало нас. Там я познакомился, например, с Сергеем Скутару и Игорем Шуклиным. А еще раньше Денис Серенко устраивал в Краснодаре первые Skype-конференции c художниками, в частности, с Олегом Мавроматти.
Давайте поговорим о самиздате. Антон Гудков подготовил зин для выставки, который называется «Упражнения в белой комнате», ты, Саша, на регулярной основе издаешь зины в своем издательстве «Плато». Сегодня зины набирают популярность, что неудивительно: небольшой тираж плюс часто ручная работа. Какую роль, на ваш взгляд, они играют в искусстве?
Александр Веревкин: Зин Антона тоже печатался в моем издательстве. Они набирают популярность у тех, кто про них не слышал, у молодежи. В моем поколении такого понятия как «зин» не существовало, чаще звучало именно слово «самиздат». В 90-е, в начале и середине 2000-х самиздат, поэтическо-графический или чисто графический, был одним из немногих способов общения на международном или общероссийском уровне. Мои первые художественные связи с Москвой, Европой и даже с Америкой появились благодаря самиздату, совместному издательскому опыту, обмену и рассылке зинов. Я основал свое издательство после окончания школы, которое с некоторыми перерывами, трансформациями дожило до сегодняшнего дня. Сейчас основной акцент это тольяттинская ситуация, у меня есть там друзья, которых я считаю интересными художниками, поэтами. Я выпускаю зины, с точки зрения книгоиздания, смешными тиражами в 100 экземпляров. Тем не менее, 100 экземпляров это 100 человек, которые от Аляски до Антарктиды могут держать эти издания в руках и знакомиться с творчеством новых для себя авторов. Но мыслить зином не так просто. Большинство художников, кому я показывал свои зины, не понимали, что это за форма, потому что у них не было андеграундного прошлого. Это некая андеграундная практика. Это практика панк или какой-то музыкальной экспериментальной среды, либо практика поэтической андеграундной тусовки. Когда я показывал это все, люди думали, что это фан, какой-то прикол, непонятная вещь. У нас человек заканчивает общеобразовательную школу, поступает в Школу Родченко и на первом месяце обучения он начинает мечтать о каких-то каталогах. Они мыслят толстыми книжками, которые видят в магазинах по 8 тыс. рублей. В то же время звезды арт-мира первой величины, например, Раймонд Петтибон, у которого была гигантская выставка в «Гараже» и, который пришел в искусство из андеграундной среды, до сих пор выпускает зины. Он начал их делать с 14 лет, еще не поняв, кем он будет, музыкантом или художником, и он до сих пор, имея мировое признание и выставки в самых крупных музеях всего мира, на каких-то ксероксах, на коленках выпускает эти зины. Он понимает всю подоплеку этой штуки. Зин это какая-то надинституциональная вещь, и он понимает, что это реальное приближение звезды к какому-то самому мелкому потребителю. Цена нового зина Раймонда Петтибона пять долларов, даже его книжка цветная стоит около 50 долларов.
Антон Гудков: У меня очень много книжек самодельных, если смотреть в Википедии, то правильное название, наверное, artist’s book, книга художника. У меня их много дома и все они в единичном экземпляре. Просто рисуется в количестве одной штуки. Я изначально от этого пришел в зины. Все это опять же от музыки идет, панк-самиздат. Мне это все знакомо и близко. Все перемешивается и получается свое самодельное. У каждой есть название. Правда не совсем понятно, как их показывать… В Омске у меня была выставка, они висели на цепочках…
Показывать их и, правда, не так просто. Если все их будут трогать, то они испортятся, быстро обветшают.
Александр Веревкин: Женя, художник портится! И на выставке, и вне выставки. Портится и, в конце концов, кончается, а произведения портятся, но остаются.
Антон Гудков: А они испорченные даже лучше!
Сергей Таушанов: Я бы хотел добавить, что если у Саши есть свое издательство «Плато», то у Антона есть музыкальный лейбл, он очень интересную музыку выпускает. Это узконаправленные андеграундные вещи. Нас всех объединяет как раз то, что мы из глубокого андеграунда и это очень интересно. Я сам не занимался выпуском печатной продукции, но с самого детства делаю скетчбуки, я привез сюда в резиденцию ксерокопии. Я сделал много ксероксов каких-то своих скетчбуков, начиная с самых ранних, когда я в трехлетнем возрасте рисовал. Это срез времени и я знаю, что Александр, он мне рассказывал, хотя у него постепенно менялся язык, но он потом вернулся к какому-то языку, который у него был в детстве. Мне кажется, такие подсознательные вещи очень интересны. Сейчас современное искусство очень перегружено влияниями искусства разных лет и какими-то концептуальными вещами, но в наших работах присутствуют знаки и символы, которые будут считывать те, кто понимает, о чем идет речь. Это отсылки к музыкальным группам, поэзии, но мало кто об этом знает. Здорово, когда зритель приходит на выставку и открывает для себя что-то новое.
Раз уже речь зашла о зрителе, что вы в целом ожидаете от него? Ему понятно ваше искусство? Или это для узкого круга?
Антон Гудков: От зрителя я ничего не ожидаю. Мне, возможно, было бы интересно получить обратную связь в плане критики. От зрителя нет. Наверное, эгоистично прозвучит, но я все-таки работаю больше для себя. А вот критика профессионального сообщества была бы интересна, чтобы со стороны посмотреть к чему ты идешь и идешь ли ты вообще, движешься ли ты куда-то.
Сергей Таушанов: Мне нравятся такие странные выставки, когда ты не понимаешь, что происходит, а потом спустя какое-то время только начинаешь думать об этом, и это дает вектор к развитию. В Краснодаре мы иногда придумываем развлечения для себя и для зрителей. Я все хотел футболистом стать, потом понял, что это травмоопасно, но на одной из выставок мы играли в футбол. Приходит группа кураторов и видит, что все стены завешены искусством, инсталляции до потолка, а в зале люди играют в футбол. Кураторы испугались и убежали. Это была отсылка к кураторскому проекту Марселя Дюшана «Первые документы сюрреализма», когда он позвал детей, чтобы они поиграли в мяч на выставке.
Как вы считаете, получился ли у вас в итоге коллективный проект или же совмещение приемов и методов все-таки невозможно?
Александр Веревкин: Как раз возможно. Сергей упомянул, что он смотрел на работы Антона и на мои работы, и это задавало ему настроение, и он даже что-то цитировал. Я, в свою очередь, когда говорил, что на меня давит энергетика Сергея, вовсе не имел в виду нечто отрицательное, наоборот — я понял, что когда я вернусь в свой город Тольятти, то поработаю с гофрокартоном. Это тоже один из близких мне материалов, и естественно подоплекой этому стало то, что я сейчас здесь наблюдаю в мастерской. Концептуально мы все разные, но пластически мы схожи. Если бы еще было пять таких художников или даже пятьдесят, то мы бы все могли составить гигантский коллективный поток вот этой черной штуки, которая живет посредине между графикой и живописью.
Сергей Таушанов: Материал очень многое говорит не только о самих работах, но и о том времени, в котором мы живем. Я все рассматриваю как некий живой процесс и всегда думаю о том, что останется после нас. Поэтому я и выбрал картон, коробки, потому что это материал очень доступный, и он много рассказывает о том, что происходит, о жизни людей. Я часто оставляю подписи, которые были на коробках от предыдущих владельцев этих коробок, потом я перерисовываю эти надписи.
Антон Гудков: Иногда, возможно, и я исхожу из материала. Из того, что у меня есть в наличии. Есть определенная бумажка, дешевенькая, и я в голове прокручиваю, что я могу с ней сделать.
Вы все из разных городов. Александр из Тольятти, Сергей из Краснодара, а Антон из Омска, хотя сейчас живет в Москве. Как локация влияет (и влияет ли) на ваше творчество?
Александр Веревкин: Я давно понял, что место сидит в человеке. Я черпаю вдохновение в своем родном городе. Я жил в Тольятти лет до 30, потом переехал в Самару, прожив там последние 10 лет, вернулся обратно. По возвращении вдруг заново открылись все 50 чакр. Когда я жил в Самаре я неосознанно смотрел на Тольятти, на его архитектуру и природу. Тольятти это основа моего творчества. Но нельзя не отметить, что на меня также влияет информационный поток от тех художников, которых люблю и смотрю постоянно в интернете. Или у меня есть альбомы. Даже иногда смотрю на свою какую-то работу и понимаю, о, вот эти два штриха, я их видел у такого-то художника. Меня это не парит, пусть это все живет.
Антон Гудков: Между Москвой и Омском гигантская пропасть. Москва ужасна, не нравится чудовищно. Съедает энергию и время. Время особенно жалко. Очень много людей. После провинциального, но спокойного и все-таки родного города, я попадаю сюда, и сразу все настроение портится. Конечно, возвращаться уже нет смысла сейчас, но если говорить о том, как это влияет на творчество, то в моем случае это размер. В Омске я делал огромные работы, у меня был просторный подъезд, переходящий в чердак, и там можно было, что угодно делать. А сейчас это квартира, семья, отсутствие времени, работа, и ты переходишь на такие небольшие размерчики. В принципе в этом и плюс, потому что ты себя ограничиваешь, и с этими ограничениями ты пытаешься понять, что ты сможешь сделать. У тебя нет места, материалов, денег, и ты решаешь — сделаю так. Ты делаешь и понимаешь, что и так тоже можно. Черный цвет, любая бумага и вперед. В этом плане это плюс, тяжелый, конечно, плюс, но тем не менее. Глядя со стороны на это, я понимаю, что на самом деле меня все устраивает в плане искусства.
Сергей Таушанов: На меня место оказывает очень большое влияние. При создании работ я отталкиваюсь от тех мест, где бываю. Поэтому я сюда и не привез ничего. В Краснодаре я зачастую выхожу на улицы рисовать, потому что у меня недостаточно пространства для работы, у меня нет денег на аренду мастерской. Я работаю дома на полу, места немного и как только оно заканчивается, я выхожу на улицу и работаю там.
В прошлом году в мастерской фонда проходила выставка Игоря Шуклина. Когда я у него брала интервью, он упомянул такое понятие как «встреча», сформулированное Делезом. Столкновение с явлением в культуре, которое дает ответы на вопросы, волновавшие ранее. Были ли у вас такие важные «встречи» в искусстве?
Александр Веревкин: Я поддерживаю эту идею, на меня влияют именно те самые встречи с произведениями, либо общение с теми художниками, которые мне нравятся. Это всегда дает свой всплеск, минуты или часы, и если ты в эти минуты или часы работаешь над произведением, это все уходит туда.
Сергей Таушанов: Для меня такой встречей стало знакомство с Денисом Серенко. Кстати, он нас объединяет с Александром. Вы познакомились довольно необычно, да?
Александр Веревкин: История такая. Фамилию Серенко я слышал, но знаком не был, хотя мы были друзьями на Фейсбуке, но ни разу с ним не общались. Я как раз участвовал в одной из выставок фонда в Санкт-Петербурге и в один из дней шел по Невскому проспекту, как вдруг ко мне подошел какой-то человек с девушкой и спросил: «Вы же Александр Веревкин? Мне очень нравится ваше творчество, и я хочу сделать вам подарок». И он дарит мне «Бомбастику» Бренера. И они ушли. Я стою в растерянности со своим мороженым, которое я ел, в одной руке и книгой Бренера в другой. Оказалось, что это был Денис Серенко. Я тогда не особо интересовался Бренером, прошло пять или шесть лет с того момента и примерно полтора года назад я прочитал одну его книгу, потом еще одну, у меня проснулся к нему интерес и я стал читать его книги. Очередь дошла и до «Бомбастики». У меня сейчас десять книжек Бренера и самая первая была подарена Денисом. Он был ее издателем.
Сергей Таушанов: Встреча с Денисом расширила мои горизонты. Еще важной для меня была встреча с Авдеем Тер-Оганьяном, со Светланой Басковой, которая через интернет увидела мою выставку, перепостила и написала о ней, а затем нас всех вместе объединила в общий чат. Что касается современного искусства, мне нравится очень малая часть, нравятся отдельные вещи, которые зачастую не так известны и популярны. Я себе представляю культурный процесс, как неразрывный круг, в котором все связаны между собой (художники, поэты, музыканты), все влияют друг на друга. Музыканты рисуют, художники участвуют в музыкальных группах. Художники, которые играют в музыкальных группах, меняли историю музыки. Вспомним Великобританию. Сид Барретт, Джон Леннон, Пит Таунсенд. Они все учились на художников и создавали свою музыку. Мы можем видеть, как они мыслили этими образами из поп-арта, из картин того времени. Это обогатило историю музыки. В то же время музыка влияла на художников. Можно посмотреть на работы Жана-Мишеля Баския, на своих полотнах он зачастую писал имена своих любимых музыкантов. Это хорошая практика. Слушайте музыку. Без музыки невозможно жить на этой планете. Наши работы очень музыкальны. Что еще нас объединяет это ритм, он присутствует в наших работах.
Фото и интервью: Евгения Зубченко
