До 8 января в залах павильона «Космос» на ВДНХ в рамках проекта «Взлет» проходит выставка «Легко». Художница Анастасия Вепрева рассказала о том, какой парадокс стоит за названием выставки, о технофобии, репрессиях и идеальном будущем.
Как возникла идея трехчастной структуры выставки?
Для выставки мне было важно выстроить нарратив повествования, где бы я могла не просто поставить проблему, но и предложить её решение, посмотреть на ситуацию с разных сторон. В своих проектах я часто задействую такую структуру, так как она позволяет использовать несколько временных локаций для высказывания – условное настоящее/прошлое/будущее или же завязка/постановка проблемы/решение.
В первой части – мы видим самолеты, потерпевшие крушение, но на этих изображениях люди почти отсутствуют. Можно ли это связывать с процессом автономизации технических устройств или даже технофобией?
Первая часть выставки органически выросла из проекта «Она потерялась», представленном ранее на «Старте» в Винзаводе. Основная идея была в том, что военная техника неожиданно обрела самосознание и решила отказаться от военных действий (раз уж люди сами не могут этого сделать). И главной трагедией этой субъективации стало неизбежное понимание невозможности этого отказа. Грубо говоря – военная техника поняла, что она не может не воевать, т.к. она только ради этого и создана. Здесь же я решила продолжить эту идею, развернув ее немного в другом направлении: разбившиеся самолеты – как часть того проекта. Мне было важно само понятие катастрофы, в том виде, как о ней, например, говорит философ Оксана Тимофеева, как то, что уже свершилось, хотя мы этого и не замечаем. Именно поэтому первая часть выставки «Легко» это катастрофа, и её дислокация – на земле. Есть такая черная шутка, что даже если ты падаешь в самолете, ты технически еще жив до момента столкновения с землей – именно поэтому катастрофа возможна только лишь на земле, поверхности, населенной людьми, которые только и могут эту катастрофу создать и помыслить. Технофобия же – это обычный человеческий страх перед тем, что он не может осмыслить и понять. Например, отчасти на этом держится аэрофобия – многие люди просто не понимают, как самолет может взлететь, им это кажется иррациональным. Но разобравшись в любой технологии с ней можно подружится – разница лишь в том, кто и для чего её будет использовать.
Вторая часть состоит из фрагментов тел (судя по всему, уже лишенных жизни), запечатленных в полете, что вызывает скорее тягостное ощущение – как этот экспозиционный ход отражает название выставки “Легко”?
Вторая часть – это переход на «человеческий уровень», отображение той самой катастрофы, внутри которой мы живем, во многом следствия военных действий. Наша реальность – это миллионы неопознанных тел, зарытых в коллективных могилах, или просто разбросанных по лесам. Там все лежат в одной куче – и «наши», и «не наши», и чекисты, и жертвы репрессий, и солдаты, и мирные жители. И эта масса регулярно растет. Война кончается тогда, когда похоронен последний солдат – наши войны не кончаются никогда, они происходят вовне и внутри наших условных границ – против «чужаков», против своих же. В Петербурге не дают устанавливать мемориальные таблички репрессированным, в Сандармохе не дают изучать массовые захоронения, а изучающих вообще по подложным статьям сажают в тюрьму – как историка Юрия Дмитриева. Все это наша скорбная повседневность, в которой даже мертвых людей безбожно эксплуатируют ради текущей политической выгоды. Именно поэтому во второй части выставки они так мрачно над нами нависают – как грозовые облака, которые необходимо пройти при взлете, чтобы занять высоту.
В третьей части – небольшие кроватки из папье-маше, в которых находятся изображения спящих. С одной стороны, кажется, что это те тела, которые будто бы “прилетели” из предыдущей части выставки, а с другой, они словно находятся в оппозиции к динамике падающих, зафиксированных в промежуточном пространстве между жизнью и смертью. Насколько для вас было важно прочертить границы между тремя этими состояниями (явью, сном и смертью)?
Третья часть представляет собой художественное решение ситуации – это пространство свободного парения, когда мы уже прошли через все тяготы и признания и наконец-то увидели солнце, горизонт нашей перспективы. Здесь у каждого мертвого есть собственная кроватка, в которой он может спать спокойно. Он дома, ему хорошо и тепло и его никто не дергает, не будит и не пытается вернуть в сегодняшний день ради собственных выгод. Границы здесь достаточно условны, все-таки пьедестал с кроватками это наше идеальное будущее, для достижения которого нам придется проделать еще очень много тяжелой работы.
Как вам кажется, удалось ли вам вложить легкость в привычном ее понимании в зрителей выставки или вашей целью было пересмотреть определение слова “легко”?
Я принципиально выбрала это название, чтобы пойти «от противного», это слово – вызов. Очевидно, что говорить о проблемах исторической памяти, войнах и репрессиях достаточно тяжело, особенно когда еще живы свидетели. Мой основной посыл в том, что по-настоящему легко может стать только после признания преступлений и проработки травмы. Если же делать вид, что ничего не произошло – всё это вернется к тебе в сто крат, и легко не наступит никогда.
Изменился ли общий план экспозиции со сменой выставочного пространства (с самолета Як-42 на павильон “Космос”). Как это обогатило или, наоборот, обеднило высказывание?
В целом проект не претерпел серьезных концептуальных изменений в связи со сменой площадки, однако приобрел больший размах – благодаря этому удалось лучше проработать вторую часть выставки, превратив её в большой «скорбный алтарь», ну и вообще добавить больше воздуха для работ и пространства для размышлений.
