Выставка Леонида Цхэ и Жени Музалевского в фонде Смирнова и Сорокина
В начале августа в мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина открылась выставка Леонида Цхэ и Жени Музалевского «Роскошь». Оба художника свободно экспериментируют с медиумом, материалом и пространством, погружая зрителя в некий фантастический сюжет. Сказочные герои с полотна Леонида Цхэ, подсвеченного на манер церковных витражей, словно указывают дальнейший путь – в следующий зал, где Женя Музалевский разместил свои необычные железные скульптуры. Как рассказали в интервью ArtTube художники, четкой стратегии, что именно они будут делать, у них не было, все получилось в процессе.
Из изначального описания проекта казалось, что вы собираетесь заниматься совершенно разными вещами: Леонид планировал сделать серию холстов про переход из скульптуры в живопись, а ты, Женя, хотел попробовать перейти на новый для себя большеформатный размер холста. В итоге вы создали очень лаконичное высказывание, где живопись эффектно соседствует со скульптурой. Расскажите о том, как проходила работа над этой выставкой.
Женя Музалевский: Для меня это был абсолютно неочевидный шаг. Изначально я купил себе краски и холсты, а потом просто отложил их в сторону, и занялся скульптурой. Ни у меня, ни у Леонида не было точного ответа, чем сегодня мы будем заниматься, потому что не было никакого плана или особой стратегии. Это возникает спонтанно. Наша резиденция началась с того, что мы ничего не делали. И лишь пытались понять, чем заняться. Я, например, во время пандемии работал очень много, незадолго до резиденции я съехал из мастерской и был совершенно измотан перевозкой вещей. И сразу я поехал в Санкт-Петербург, мы виделись с Леней там, он показал мне неизвестный район. Я вернулся в Москву за два дня до начала проекта, ровно 20 числа привез все материалы, получил ключи и поехал домой. Леонид пошел к себе в отель, потому что он целый день ехал на машине и очень сильно устал, а я просто не знал, как заняться скульптурой, думал над этим. Так прошло несколько дней, я понял, что хочу сделать лишь на пятый день резиденции. Я смог найти помощников, которые помогли мне варить железо.
Леонид Цхэ: Я тоже недавно стал заниматься скульптурой, до этого у меня такого опыта не было. Своей тактильностью она мне показалась даже в чем-то ближе, чем живопись. Героями сюжетов картины служат скульптурные этюды фигур из пластилина. Этот жест приносит в живописную матрицу некое представление о том, как могла бы существовать там скульптура. Я с собой их не привез сюда, но я планирую дальше делать такие скульптуры более крупного формата, наверное. Эти эксперименты мне интересны. А здесь я решил сделать большой холст, который бы тоже раскрывал новые для меня возможности за счет своего формата. Здесь другие законы и они иначе сработают, нежели чем в небольшой станковой картине. Хочется делать монументальные полотна, большого формата, которые в теории могли бы инсталлироваться в пространство дворца.
Что-то есть в этом сказочное. Есть ощущение, что вы будто бы приглашаете зрителя в некую сказку.
Леонид Цхэ: Сказка, да. В целом я беру какие-то фантастические сюжеты в последнее время, склеиваю их из реальных сюжетов, которые встречаю каждый день. Собираю их просто на месте, но они не являются какой-то линией, здесь нет нарратива. Это не повествование. Это сказка, в которой сюжет и пластика склеиваются на месте. И персонажи тоже выдумываются на месте. Мне интересно наблюдать за тем, что из этого получается с учетом того, что это большой формат.
Эти сказочные герои похожи на тебя внешне.
Леонид Цхэ: Да. Есть такое. В детстве, да и не только, мне было интересно представлять себя кем-то еще. Эти герои или образы заняты чем-то, что я не сделал, не сказал или о чем мечтал, или жалел. Нерассказанные истории о том, чего нет и не будет. Рисование и живопись тут оказываются весьма кстати. Что именно нарисовать я никогда не задумываю заранее, есть только смутное представление в голове, которое «проявится», если повезет, но часто я могу все замазать, не заметив.
Твои эксперименты впечатляют. Когда заходишь в зал, появляется ощущение, что холст будто бы светится, возникают ассоциации с церковными витражами. При этом, когда зрители подходят рассмотреть изображение поближе, их тени как бы сливаются с самой картиной… они сами становятся ее частью.
Леонид Цхэ: Да, еще я изогнул холст так, чтобы он стал напоминать экран. Захотелось отделить его от стены таким образом. Мне всегда было интересно экспериментировать в том, в чем я не специалист. Писать большие холсты маслом, когда до этого делал только иллюстрации акварелью, почти совсем не зная технологий и приемов в живописи, а затем перейти в скульптуру, когда до этого никогда не лепил вовсе. При этом нет желания миксовать все это вместе, наоборот — мне интересно переносить скульптуру в живопись, чтобы она обживала это пространство внутри картины, не нарушая чистоту медиа, но, тем не менее, каким-то образом разрывала его изнутри.
Женя, в описании проекта ты упомянул, что в последнее время тебя интересовали детские игрушки. Они тебя вдохновили на создание скульптур?
Женя Музалевский: В этом тексте я сказал о том, что мне было интересно в какой-то промежуток времени. Сейчас я чувствую, что все растворилось, и я разучился что-либо делать. Разучился рисовать. Мне плевать на игрушки, абсолютно во фрустрации нахожусь, но, если отмотать на небольшой промежуток времени, на месяц или две недели назад, да, меня интересовали детские игрушки. Но еще много чего сразу. Все эти слова, описания это просто формальная затычка, чтобы пройти на следующий этап. Произошел такой случай. Я пошел фотографировать свою однокурсницу для коммерческой съемки, мы гуляли по улице и случайно зашли в церковь, она взяла ковер под мышки, получилось будто она держит младенца. Это была фотография, напоминающая голландскую живопись. Темный фон, фигуру освещает такой мягкий свет… Забавно, что я об этом говорил в прошлом интервью. Я пытался понять, что для меня важно в искусстве. И я подумал, что для меня важны жизненные обстоятельства, на которые я реагирую. Искусство это что-то вроде червяка, вылезшего во время дождя на асфальт, покинувшего землю… Моя однокурсница примерно через десять месяцев после этой съемки родила ребенка и это, с одной стороны, была случайная ситуация, с другой – это какие-то окружающие меня образы, которые я постоянно встречаю. Во время пандемии я проводил время с Кариной и ее ребенком Марком, смотрел, как он двигается, как он растет, сидел с ним, рисовал его. И он становился игрушкой на моем листе, а потом я обращал внимание на его игрушки, рисовал их, и они становились как бы моими автопортретами. Соответственно я заинтересовался объектами, которые чаще всего были именно игрушками.
Но изначально ты планировал создавать именно холсты. Почему ты решил заняться скульптурой?
Женя Музалевский: Некоторые люди, придя на выставку, спрашивали, а чьи это скульптуры и почему я такую странную картину нарисовал. До того как я встретился с семимесячным Марком, я нарисовал синюю винтажную козу своей девушки Вики, картина 250х130 см. Эта козочка — подарок от моей лучшей подруги Ульяны. Отвечая на вопрос, могу сказать, что скорее меня интересовала вещественность, и ее перевод в другую плоскость. Еще ранее я фотографировал за деньги и у модели на подоконнике стоял потрепанный медведь, она сказала, что это игрушка ее отца. Тогда я в дневнике нарисовал перевернутого медведя и подписал: «автопортрет». Но это было несколько лет назад. Все крайне запутанно. Я фотографировался с Марком, думал о помешательстве на некоей самодокументации. Время уходит, и он растет, я взрослею, поэтому я об этом написал тогда в тексте. Игрушки интересны своими статичными эмоциями. Чаще всего они такие очень улыбчивые, как Будда, но они одновременно для меня зловещи. В каком бы ты настроении не подошел к этому объекту, он всегда статичен, а у тебя может какая-то трагедия в жизни, а они так и будут улыбаться. Меня заинтересовала их форма, я рассматривал их архитектуру.
Столкнулся ли ты с какими-то сложностями с учетом того, что ты раньше скульптурой не занимался?
Женя Музалевский: Меня интересовала архитектура, какие-то конструкции, я сделал эскизы, при чем две скульптуры и два эскиза я придумал в последние дни резиденции, а другие нашел в недавних рисунках. Было очень непросто, мне приходилось объяснять сварщикам, каким образом нужно сваривать конструкции, их коллеги проходили мимо и говорили: «Что это за …?». Мне было достаточно сложно понять, какие размеры и так далее. Короче, техническая сторона, сопротивление материалов и уважение к Сергею Браткову, вот, что для меня эти скульптуры.
Почему вы решили поработать вместе? Что, на ваш взгляд, вас объединяет?
Леонид Цхэ: Наверное, то, что побуждает обращаться к живописи, что ощущаешь и чувствуешь, когда практикуешь в живописи. В этом мы схожи. Вообще идея поработать вместе появилась у нас давно, просто не было возможности осуществить это где-либо.
Женя Музалевский: Для меня это больше про энергию в живописи, мне ее не хватает здесь в искусстве. Я имею в виду русскую сцену. Даже не энергия в живописи, а скорей какое-то чувство. Это как знакомишься с человеком и понимаешь, что он интересен. Картина обнажает логику. Это не энергия в каком-то высшем ее смысле, а ощущение.
А как вы познакомились?
Леонид Цхэ: По-моему, это было в прошлом году. Как раз у Жени здесь была выставка. Я приехал в Москву, и мы встретились.
Ты окончил СПбГАИЖСА им. И.Е. Репина, получив серьезное академическое образование. Часто художники потом вынуждены его преодолевать, переучиваться, поскольку владение ремеслом предполагает некое самоограничение, следование четким канонам. Как тебе удалось обрести творческую свободу?
Леонид Цхэ: Я закончил академию в 2007 году. Отказаться от академического метода можно, особенно, когда учеба уже позади и нет той среды, которая бы это подпитывала. Даже наоборот — после академии ты как будто проваливаешься, нет привычных подпорок, знакомых ориентиров, и не совсем понятно, куда применить ремесло, зачастую это бывают какие-то прикладные области. Мне очень повезло с учителем в академии Андреем Алексеевичем Пахомовым, плюс преподавательская деятельность, ребята с которыми я общаюсь, а потом Север-7, ШАРПС-7. Наверное, удалось каким-то образом перезагрузить мой академический опыт в другой системе координат, двигаясь в другом направлении, обращаясь уже больше к какому-то личному, чувственному опыту, переживаниям. Это то, что в каноне академическом отодвигается на задний план, скрывается за «обобщением». Другой вопрос, как двигаться дальше, удерживать баланс между точностью формы и ее разрывом. Меня в процессе рисования качает в ту или другую сторону постоянно. Или переместить это все в скульптуру, а потом обратно в живопись. Наверное, я пишу какую-то свою альтернативную личную историю, которая существует на стыках графики, живописи и еще скульптуры. Эта история ускользающая, она между всех этих форм и наслоений.
Женя, а ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает в плане базового образования?
Женя Музалевский: Нет такого, что тебе что-то нужно, и ты где-то это получишь. Это достаточно наивный вопрос. Я живу и занимаюсь искусством. Я не могу точно верифицировать, где находится ошибка, которая приводит к чему-то новому. Я пошел в магазин за молоком и не вернулся обратно. Для того, чтобы чему-то учиться, необязательно идти в учебные заведения. Аналогично и с любыми другими вещами. Хочешь — управляешь страной, стреляешь в тигров. Жизнь похожа на кисель, который можно варить очень по-разному. Просто взламываешь какие-то заброшенные дачи. Я имею в виду то, что неисповедимы пути. Пожалуйста, улыбайтесь.
Для тебя не характерна какая-то точка, завершенность, ты всегда в процессе. Мне кажется, это то, что вас объединяет. Расскажите о том, как вы работаете. Сколько времени уходит на создание одной работы?
Леонид Цхэ: Я не могу заниматься картиной продолжительное время. Можно вернуться к ней потом, через день. То есть я работаю продолжительно по времени, но короткими сеансами. Один день я все нарисую, на другой день я начну уточнять, пойму, что все испортил, все замажу или сотру. Получаются наслоения. Бывает трудно остановиться, хочется вернуться, снова и снова прожить момент как эпизод в каком-то рассказе, к которому возвращаешься. Не очень понятно, что получается, ты как бы все это время живешь внутри. Очень долго можно сидеть перед работой и ничего не делать.
Женя Музалевский: Вообще занятие живописью, да и искусством в целом, часто подразумевает одиночество. Я нахожусь в своей мастерской. Никто не приходит, сижу один, и это похоже на охоту, когда ты выстрелил, что-то сделал, потом сидишь и опять очень долго ждешь. Картина пишется в большом временном промежутке. Я сделал картину за пять минут, но сидел целый день. То же самое с открытием выставки, она уже прошла.
Автор фото и интервью: Евгения Зубченко
