Выставка «Теория защиты» (кураторы – Кирилл Жилкин, Михаил Левиус, Ева Аракчеева) в арт-центре Полиграфический цех изначально была приурочена к Международному дню защиты детей, но, как и следовало ожидать, переросла заявленную проблематику. Переросла, как растут дети, а став взрослой, забыла о том, кем являлась. Кажется, что эти слова критичны, но они относятся к тому, что естественно. Мы живём во времена, когда любой государственный (вполне взрослый) праздник оформляется как детсадовский, и взрослые люди радостно фотографируются в этой картонно-пластиковой сказке, а дети в этот же самый момент посредством интернета погружаются в проблематику взрослого мира. Они поменялись местами, но это не ностальгия взрослых, и не зрелость детей. Скажем прямо, тут рядом бродят за ручку инфантилизм, кавайность (яп. термин сравнимый с нашими словами трогательность, милота или няшность, мимимишность), шаблон поведения «яжмать» и эгоизм, а в воздухе летает тень чайлдфри (что вполне естественно) и грозовые облака чайлдхейт. Детство как период это проблема, а вот детскость – способ манипуляции, рекламная стратегия, оружие постмодернизма, одна из главных утопий наконец.
Ева Аракчеева «User vs Авель»
Символично, что первые работы, с которыми зритель сталкивается на выставке – видеоарт «Тихая война» Ольги Бутеноп, а также «Замах волшебного дровосека» и «Хоббиты на привале» (прекрасная графика Михаила Левиуса, которую мне всегда хочется определить как «романтический гранж»), намечают параллели сказочное-ужасное, чудесное-сумасшедшее, детское фантастическое – взрослое психоделическое. «Тихая война» — непрекращающаяся битва насекомых в гуще травы, составляющей на наш взгляд абсолютно идиллический пейзаж. То, что для нас пастораль, для других – полигон, и вот детская сказка о войне муравьёв становится реальностью, так можем ли мы в таком случае доверять своему зрению или слуху? «Замах волшебного дровосека» отсылает зрителя к одиозной, но малоизвестной у нас картине «Мастерский замах сказочного дровосека» (1864 г.) английского художника Ричарда Дадда. Свою детализированную, фантастическую картину о маленьких сказочных существах Дадд писал в психиатрической больнице, где оказался после того, как убил своего отца, приняв его за демона. Отцы и дети, мир взрослых и мир детей, вывернутые наизнанку, сказка превращённая в кошмар или кошмар завуалированный в сказку. Где грань? Да и есть ли вообще эта грань и эти миры? Как известно, период детства в нашем современном понимании как особый отрезок жизни со своими обстоятельствами, психологией, играми, героями, книгами и даже особой, детской одеждой, складывался очень медленно лишь начиная с XVII и вплоть до XIX века. Ребёнка долгое время воспринимали как маленького взрослого, не воздвигая между ним и окружающей реальностью каких-либо фильтров, не ставя цель защищать от чего бы то ни было. Возраст, с которого ребёнок считался окончательно зрелым, взрослым человеком, также варьировался в зависимости от времени и социального положения, но чаще всего бывал ранним (по нашим меркам). Вспомним первую основательную книгу, посвящённую истории детства — «Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке» знаменитого французского историка Филиппа Арьеса, которая была издана в 1960 году. В ней, в частности, подробно описывается детство короля Людовика XIII и его современников, которых не то что не ограждали, но с младенчества чуть ли не намеренно сталкивали со всеми (даже непристойными) обстоятельствами той жизни, которую мы уже привычно обозначаем как «взрослую», забавляясь непосредственной реакцией малышей и их постепенному привыканию к подобным аспектам повседневности. Что уж вспоминать о таком легендарном эпизоде, как Крестовый поход детей 1212 года…
Кирилл Жилкин «мясники часть II»
Но вернёмся к выставке. В толщу памяти напрямик к детству отсылают зрителя объекты Александра Баталова, основой которых являются части и обломки пупсов. Игрушки, на которых дети учатся выполнять взрослые роли мам и пап, а также старших братьев и сестёр, роли ответственных за тех, кого приручили или породили, тренажёры заботы и любви, оказываются изломанными и находят приют на помойке. В этом плачевном виде эти «мученики» детей покрытые золотой краской, становятся у Баталова чем-то вроде икон: «Holy Doll» как Богоматерь с младенцем, «Георгий» на лошадке как Св. Георгий, затем гильотинированный информационным полем человечек, философический пупс с пустой головой и рукой-ногой в единичных экземплярах, младенец-космонавт с пуповиной, и другие жертвы детского «режима», являющиеся одновременно и его уменьшенными моделями. Игры с археологическими артефактами детства. Глядя на них, помимо воспоминаний о куклах, на ум приходят разные книжки. Если покопаться в памяти, то нетрудно осознать, что многие произведения, которые мы и наши родители читали в детстве, описывают именно незащищённое детство, полное бед и потрясений: «Золушка» Шарля Перро, «Принц и нищий» Марка Твена, «Девочка со спичками» Ханса Андерсена, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Приключения Оливера Твиста» Чарльза Диккенса, «Без семьи» Гектора Мало, «Отверженные» Виктора Гюго, «Гуттаперчивый мальчик» Дмитрия Григоровича, «Спать хочется» Антона Чехова и многие многие другие, включая «Мальчиша-Кибальчиша» Аркадия Гайдара. Да что там говорить, вспомним «Гарри Поттера» Джоан Роулинг, где уже на первых страницах первого же тома разворачивается печальная картина детства Гарри в семье родной тёти.
Ева Аракчеева «User vs Венера»
Получается, говоря о защите детей, мы имеем дело с чем-то не столь уж укоренившимся и всеми осознанным. Думаю, причина кроется в драматизме пограничной линии между теми, кого нужно защищать и теми, кто должен защищать. Выходит, что мы ограждаем детей от полной версии самих себя, от их будущей полной версии, и от того мира, который создаём. Более того, защищаем, придерживаем временно не столько от того, что неправильно и нехорошо, чего не должно быть, но от того, с чем потом придётся столкнуться. Защита по большей части становится ничего не объясняющим, молчаливым, отсрочивающим, сдерживающим механизмом, а после «сам разберётся». Дихотомия ребёнок-взрослый несёт с собой не только институализированные переходные кризисы, но и всеобщий институализированный инфантилизм (об этом говорили и говорят противники выделения детства как отдельной, самоценной стадии). Инфантильность становится жизненной стратегией, в которой всё всегда не вполне по настоящему, всё условно, и всё можно сделать снова, отмотать обратно, исправить, купить новое, а в крайнем случае пережить, съев мороженное (купив себе новую игрушку/«игрушку»). В мире инфантильности нет ничего непоправимого и окончательного, нет ничего серьёзного. Во многом на подобные размышления наталкивает серия картин «Шутер» Евы Аракчеевой — «Авель vs Пользователь», «Венера vs Пользователь», «Сенека vs Пользователь». Зал с этими работами, несомненно, одна из самых сильных частей выставки, в которой, ставшая уже поднадоевшей этическая проблематика видеоигр и убийств, а также жестокости в них, оказывается во многом преодолена гораздо более важным вопросом: есть ли ещё хоть что-то, что мы не будем разрушать или подвергать деконструкции, что-то, во что мы не будем играть? Что мы оставим целостным? Изображённые на картинах иконописный Авель, древнеримский скульптурный Сенека и, наконец, ренессансная Венера – христианство, философия, и язычество, — столпы европейской культуры, ставшие мишенями. Перед нами не что иное как война с символами собственной идентичности, полное символическое самоубийство. В данном случае символичность (отсутствие физического объекта) и инфантильность вступают в прямые взаимоотношения в контексте игры. Но почему, постоянно говоря об «играх, в которые играют люди» (это также название известной книги психолога и психиатра Эрика Берна, изданной в 1964 году), никто не задумывается о механизме «старый что малый», и не предполагает, что сакрализация детства (читай – инфантилизма) в том виде, в котором мы её видим и практикуем, оборачивается тем, что в её одеждах всё чаще и чаще приходит старческий маразм? К тому же вспомним «Homo ludens» («Человек Играющий» 1938 г.) Йохана Хёйзинги: «Напряжение определяет ощущение важности и ценности игры, и по мере того как оно возрастает, игрок уже более не сознает, что играет». Уже в этой точке выставки становится понятно, что акцент смещается с «Теории защиты» в отношении детей, к «теории защиты» человека (в его детстве, зрелости и старости) от самого себя. Абсурдный вывод в духе какого-нибудь фанатика Савонаролы, но тем не менее.
Сергей Пожильцов «Параллельные миры»
Занимающая на выставке центральное положение тотальная инсталляция «Иерархия», состоящая из трёх папелацев (громоздкие, ржавые летательные аппараты, которыми пользуются жители иерархически разделенной на чатлан и пацаков планеты Плюк в фильме Георгия Данелии «Кин-дза-дза»), а также торжественной красной ковровой дорожки с двумя лежащими на ней позолоченными черепами (авторы инсталляции: Кирилл Жилкин, Лиана Табатадзе, Михаил Левиус, Сергей Баранов, Ева Аракчеева), помимо своей эффектности, вновь отсылает нас, например, к вышеперечисленной детской литературе, где одна из основных проблем – всё та же иерархия. Мы не можем приписать её исключительно миру взрослых, ведь это то, чем зачастую проникнуты межличностные отношения детей в коллективе. Иерархия там, где богатый мальчик диктует правила бедному, а имеющий родителей автоматически поднимается на ступень выше того, у кого их нет. С другой стороны, все говорят об иерархии порождаемой отсутствием единой школьной формы, но где же здесь свобода индивидуальности? И тут продолжает распутываться, или скорее запутываться клубок проблем, в рамках которого индивидуальность начинает равняться превосходству, и так далее по замкнутому порочному кругу. Любое понятие оборачивается своей теневой, сырой, неповоротливой, проржавевшей как папелац стороной, и именно она оказывается наиболее мощной. Этому настроению вторят скульптурные объекты Кирилла и Марины Рахматуллиных «Взгляд в небо» — три плашмя лежащие головы по окружности присыпанные камнями, составляющими как бы «рамку». В противовес вертикальности, воздвигнутости папелацев, здесь перед нами пассивное, горизонтальное положение ассоциирующееся со смертью, поверженностью или беззащитностью. Скульптура лежит практически у ног зрителя, и это положение кажется каким-то неправильным и опасным именно потому, что мы подсознательно понимаем двусмысленность и рискованность такого расположения. Варвар внутри нас понимающе подмигивает этому идеалически-мечтательному «Взгляду в небо». Любопытна реакция детей на эти объекты, — их «беззащитность» и доступность, низость постамента, как будто призывают подойти и нарушить порядок, произвести над ними какие-нибудь действия. Уж что-что, а разница между позициями объектов и вытекающие из этого обстоятельства ощущаются нами невероятно чутко. Весьма символичный момент.
«Тотальная инсталляция Иерархия» Кирилл Жилкин Лиана Табатадзе Михаил Левиус Сергей Баранов Ева Аракчеева
Вполне созвучна работе Рахамтуллиных картина «Мясники. Часть II» Кирилла Жилкина, на которой изображены лежащие в ряд младенцы, какими их можно увидеть либо в роддоме, либо в приюте, вне родного дома и принадлежности к своему, тёплому окружению. К одному из младенцев (плачущему) тянутся руки в чёрных кожаных перчатках. Эффект производимый картиной усиливается способом её экспонирования – она лежит плашмя на низком подиуме, так что это добавляет реалистичности и без того реалистичному изображению. Возможно эффект был бы ещё более мощным, если бы она не лежала, а была бы подвешена в таком же состоянии, чтобы белые края подиума не отвлекали внимания зрителя. Впрочем, плюс данного расположения в том, что мы можем сесть на край подиума и представить себя в той или иной роли относительно этих младенцев. В любом случае, перед нами вновь поставленное в положение незащищённости произведение искусства, репрезентирующее в изображённом беззащитность, в силу которой любой субъект становится потенциальным объектом, вещью, нижней ступенью в лестнице иерархии. Тут важно также отметить, что часто именно беззащитность и миниатюрность (ключевые черты мира детства, ставшие из физических чем-то вроде эстетических качеств) являются теми катализаторами, которыми пользуется массовая культура, манипулируя категориями «милоты», «няшности», идеальной семьи. В связи с этой картиной не могу не привести цитату из книги «Теория кавайи» Инухико Ёмота: «Детоубийство или брошенные животные – вот примеры немыслимых событий нашей повседневной жизни, когда эта умозрительная плёнка случайно рвётся. В таких случаях мы вынуждены честно признать свою отчуждённость, охваченность простодушием и даже прекраснодушием: мы были твёрдо уверены, что малыши и звери – это каваии, а теперь мы впадаем в панику». Отчасти об этом же и другая представленная на выставке работа Кирилла Жилкина «Apes» («Обезьяны»), где семейство обезьян изображено в вольере зоопарка. Поднимая тему защиты детей и семьи человека, мы не слишком то готовы транслировать подобную эмпатию на остальных существ, населяющих планету (даже на тех, что, подобно обезьянам, ни в коей мере не являются для человека поставщиками мяса, молока, меха и тд.).
Третья картина Кирилла Жилкина «Победа над идеологией» является как бы одним из финальных аккордов выставки. Во многом она становится точкой противостояния инсталляции «Иерархия», утверждая неизбежный распад всех жёстких, лишённых гибкости структур. Изображённая на холсте звезда деформируется, мутируя во что-то иное, а под ней строгая геометрическая форма истекает кровью и расщепляется на волокна. Тот факт, что любая идеология априори неизбежно конечна и впоследствии будет оспорена, делает бессмысленной все приносимые ей жертвы, ведь в каком- то смысле она уже саморазоблачилась как разновидность игры со своими правилами.
Кирилл Жилкин Ева Аракчеева «Глаза»
В конце выставки зритель приходит к самому яркому (с точки зрения цвета) эпизоду экспозиции – стенке из больших разноцветных кубиков, на которых висят детские рисунки. Фактически, именно сюда нас приводит красная дорожка с черепами из инсталляции «Иерархия». Я не отношусь к числу любителей детского творчества, да и не считаю его таким уж непосредственным, светлым и чистым, как о нем любят писать. Я прекрасно помню школьные уроки рисунка и то, что там нравилось и ценилось, а что нет, поэтому к любого рода детским выставкам отношусь с недоверием. Здесь этот детский отсек является своего рода стеной, которая явно отгораживает нас от того, что находится за ней (там внутри горит свет), но мы не можем туда попасть. Вместо банальной фразы о невозвратности в детство и сомнительных рассуждениях о «потерянном рае», хочется порассуждать о том, что любая выставка детских рисунков режиссируется и аранжируется взрослыми, а потому опять же говорит скорее о них самих, а не о детях, и уж конечно не о взаимоотношениях этих двух групп человечества. Все эти попечительского и авторитетного тона рассуждения, сопоставления детского и взрослого искусства, только подчёркивают, что защита и отстаивание прав маленьких себе подобных, могут быть состоятельны лишь при признании их (детей) равными себе, при готовности быть равноправными друзьями. Это и будет определяющим шагом в сторону признания истинного, а не коммерчески осмысленного, кавайного периода детства, которого просто не существует нигде, кроме голов взрослых. В определенной степени этот шаг сотрёт границу между миром взрослых и детей, сделав жизнь сложнее, но одновременно и честнее. Только так иерархичность и инфантильность, а также следующие за ними по пятам негативные аспекты могут быть хотя бы отчасти преодолены. Жаль, что в рамках этой интересной и насыщенной выставки такого равноправия, контакта, не случилось. Попечительский и авторитетный тон взрослых художников, местами барахтающихся в сетях постмодерна и растерянных, всё же оказался более громким, а детство ушло в тень, хотя, судя по тексту к выставке, должно было получиться немного иначе. На мой взгляд, «Теория защиты», выявляя трещины жизни, не даёт нам никаких ответов, зато показывает все возможные варианты поведения. Это глубокое и эффектное погружение зрителя в тёмный и сложный лес жизненного квеста XXI века, в некое подобие компьютерной игры (есть такие ассоциации, подогретые «Шутером» Евы Аракчеевой и мозаикой «Параллельные миры» Сергея Пожильцова, а также в целом строем и тональностью всей выставки), где вам как юзеру предлагают несколько вариантов: играть, сражаться, философствовать, выйти из игры. Выбор неочевиден.
Борисова Анна искусствовед
Кирилл Жилкин «Победа над идеологией»
Михаил Левиус «Замах волшебного дровосека»
