Cамая полная Афиша событий современного искусства Москвы
52 актуальных событий

«Мы разные, но говорим на одном языке»

Выставка по итогам резиденции Славы Нестерова и Ивана Тузова

В этом году первыми резидентами мастерской Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина стали художники Слава Нестеров и Иван Тузов, представившие два отдельных проекта. Главный герой Славы Нестерова это современный человек, расщепленный и деформированный субъект эпохи постмодерна, без прошлого и будущего. Тема экзистенциального кризиса выражена в фигуративных графических работах и продолжается в инсталляции, созданной из предметов массового производства. Иван Тузов, известный, прежде всего, своим пиксель-артом, показал крупноформатную абстрактную живопись, созданную путем рисования несколькими карандашами и кистями, что не характерно для его творчества. В интервью ArtTube художники рассказали о своей работе в мастерской и об экспериментах в искусстве.

Ваня, твой зал первый, поэтому разговор, наверное, начнем с тебя. Расскажи, пожалуйста, о своем проекте. Довольно неожиданно видеть здесь абстрактные работы, с твоим именем ассоциируется в первую очередь пиксель-арт. С чем связан такой переход?

Иван Тузов: Я не вижу в этом противоречия, потому что, будучи художником постмодерна, я могу сочетать разные техники и медиа. Мне захотелось выразить себя с помощью графики и живописи. В прошлом году в Санкт-Петербурге я уже выставлял графику, где использовалась аналогичная техника рисования — одновременное рисование несколькими ручками. Здесь я также рисую несколькими инструментами, но в данном случае это цветные карандаши, плюс акриловые краски. В своем проекте я поднимаю несколько тем. Например, время. Сколько сегодня нужно тратить времени на живопись? Кто-то рисует неделю, кто-то месяц. Фотограф делает снимок и получает результат немедленно, время соответствует изображению, тогда как произведение живописца это всегда время, собранное в единую картину. Есть еще один интересный момент, связанный с темой времени. Всегда есть страх испортить работу. Когда ты начинаешь, ты еще не затратил время, как только ты проходишь определенный этап, ты понимаешь, что если ляпнешь что-то не то, то весь труд насмарку. Это отличает аналоговое рисование от диджитального. Сейчас тебе нравится, что получается, а через минуту нет, ты уже психуешь и рисуешь без удовольствия. Это постоянная борьба с собой, со страхами. Также мне интересны вопросы авторства и копирования. В модернизме художник еще гений, и вот этот художник брал кисть и своей гениальной рукой рисовал картину. Здесь же нет авторской линии, ты берешь несколько карандашей или ручек, получается, что все линии оригинальны, и непонятно, что первично. Меня еще волнует тема будущего с точки зрения того, что появится искусственный интеллект, и роботы тоже будут создавать искусство. Где граница между человеком и автоматикой? Сейчас пока понятно, но все равно есть разные проекты, когда, к примеру, надувной шарик с карандашиком летает по комнате и рисует. Какова роль художника-живописца в современном мире? Что такое живопись сейчас? Об этом я и задумываюсь в своем проекте.

Каждый художник стремится к тому, чтобы его работы стали узнаваемыми. Твои пиксельные работы трудно с чем-то спутать, в то время как абстрактной живописью сейчас многие занимаются. Ты не боишься, что твой зритель тебя не поймет?

 И.Т.: А я не бросаю пиксель-арт, это параллельные проекты. В моей жизни был момент, когда я говорил, что мне надоело заниматься пиксель-артом, тогда я хотел, чтобы меня приглашали как художника рисующего не только квадратики. Сейчас у меня настал такой период, когда я спокойно могу совмещать и то, и другое. Страха нет, наоборот, кто знает, к чему приведет моя работа в сфере живописи. Жизнь длинная. У меня есть и другие проекты, не имеющие отношения к пикселям. Например, я делал проект, связанный с именем художника. Участвовал в выставках под псевдонимами А.А., Б.Б., В.В. и далее по алфавиту. При этом моих работ на этих выставках не было, а был псевдоним в списке участников. Это попытки выразить себя в разных формах, проявить себя с другой стороны. Работая, я ориентируюсь на себя, и думаю, что если придут люди с мышлением, схожим с моим, то это им будет интересно.

Тебе тесно в одних рамках?

И.Т.: Да. Например, в фигуративной живописи мне не очень нравится свойственная ей четкость краев, характерная и для пиксель-арта. Мне хочется некоего разрыва, я в этом вижу какую-то свободу и легкость. Если совместить такую живопись и абстракцию, то сразу будет виден контраст. Мне было интересно достичь некоей хаотичности, но при этом построить ритмы, которые близки мне внутренне.

Расскажи подробней о своей технике рисования. Трудно рисовать обеими руками одновременно?

И.Т.: Мне кажется, подобный способ рисования максимально приближен к лепке. Скульптор всегда лепит двумя руками. Обычно я использую два-три карандаша или несколько ручек, провожу ими одинаковые линии, либо хаотично двигаю их в руке. Я просто хочу избежать заученного ремесленнического рисования, привычной мне пластики. Когда ты рисуешь двумя руками, то создаешь что-то новое, не свойственное тебе визуально. Рисование карандашами и кистью отсылает к чему-то домашнему, к уюту, вызывает у меня ассоциации с теплом. Поэтому я использовал в основном теплые цвета. Не хотелось уходить в депрессивность, в холодную гамму, например, синий и фиолетовый я сразу отбрасывал.

Слава, давай поговорим о твоих работах. Мне кажется, здесь ты тоже активно экспериментируешь. Ты в первую очередь известен как график, здесь же можно увидеть и инсталляцию, и объект в виде слепка лица человека.

Слава Нестеров: Да, я довольно долго занимался графикой, у меня были серии из маленьких графических работ. Я рисовал людей, которые занимались некоторой деятельностью, нельзя было определить конкретику их действия, я воспроизводил ее вновь и вновь, так рождался паттерн. Это было еще году в 2015-м. Потом это стало перерастать в более масштабные работы, а повторение появилось уже внутри композиции. Я работаю с понятием постмодернистского субъекта. Если говорить словами Фуко, то это некий расщепленный, деформированный субъект, у него нет стержня. В эпоху модерна человек жил с ощущением великого светлого будущего. Потом модерн создал ядерную бомбу и человек лишился будущего. Один щелчок пальцев и все — пепел. Постмодернистский субъект характеризуется тем, что у него нет будущего, а есть очень продолжительное настоящее, в котором ты даже не знаешь, к чему прикрепиться. Ты постоянно находишься в подвешенном состоянии. Нас расщепляет огромный поток информации, у каждого из нас есть гаджеты, телефоны, мы подписаны на какие-то паблики и новостные ленты. Мы уже не делаем запросы, информация сама к нам приходит, информирует, формирует нас. Мои работы как раз об этом. Мои герои расщеплены, деформированы. Эта тема раскрывается в моих работах, представленных здесь, в том числе и в инсталляции, которую я установил посередине зала, в ней также присутствует мотив повторения. Скульптура составлена из предметов массового производства: стулья из Икеи, панели, которыми закрывают провода на стенах, вешалки, а завершает композицию нож, как некая точка, нерв.

Нож ведь никак не закреплен? Опасная инсталляция.

 С.Н.: Да, здесь вообще нет крепежей, это тонкий баланс, но он найден. Есть некое напряжение в этом, задел и все рухнет.

Это твой первый опыт создания инсталляции?

С.Н.: Нет, но раньше я работал в основном с нитями. Например, в Перми во время фестиваля современного искусства я сделал большую инсталляцию, которая размещалась в четырехэтажной башне: большая воронка из нитей простиралась на все этажи. В Санкт-Петербурге в арт-резиденции я делал нечто подобное на три этажа в шахте лифта. Недавно у меня была персоналка, я как бы захватывал пространство этими нитями. Зритель, который туда попадал, испытывал трудности с тем, чтобы добраться до какой-либо точки зала. Такая интервенция в пространство.

Мне кажется, Ваня, то, что ты сделал, тоже можно назвать инсталляцией… зритель в буквальном смысле попадает в пространство живописи. Она обволакивает его, мешает ему свободно перемещаться по залу.

 И.Т.: Да, здесь я максимально пытался использовать возможности формата мастерской, хотелось быть раскованным, искать для себя что-то новое. Галереи часто не дают художнику делать, что он хочет, там нет полной свободы. Очень понравилось здесь работать!

А у ваших проектов есть названия?

И.Т.: Мы сначала думали дать название, найти какие-то общие точки, но отказались от этого в итоге.

Не нашли общих точек?

 И.Т.: Не совсем, просто решили, что лучше без названия. Мне кажется, мы как две крайности, которые работают в чем-то схожими приемами. Слава тоже находится под влиянием современности, в частности, интернета и компьютерных технологий. Этот элемент цикличности присущ нашему времени, бесконечное производство и копирование. Визуально мы разные, но говорим на одном языке.

 У вас обоих чувствуется влияние пермского художника Ильи Гришаева. Ваня, ты вообще как-то говорил, что именно он научил тебя создавать пиксельную графику.

И.Т.: Да, но, если говорить об этих работах, то на самом деле здесь я вижу многих художников, не только его. Это и Кульков, и Гришаев, и Алимпиев. Это художники, которые мне интересны визуально.

С.Н.: Илья мой хороший друг, он тоже работает с такими паттернами, его визуальный язык мне очень интересен, однако темы мы поднимаем разные. У Гришаева это вырастает из автоматического письма и сравнения того, что можно сделать технологиями и того, что может сделать рука человека. У меня здесь все-таки про информацию, как она размножается и стирается одновременно, деформируется. Если посмотреть, к примеру, на эту работу, где изображено множество линий, то здесь зашифрована картина Бугро «Данте и Вергилий в аду». Я вырываю из контекста некий образ, я его упрощаю, деформирую, размножаю, и тогда он превращается в некую абстрактную картину. Но в таком же ключе работает и информация. Множество фактов теряются, и мы никак не можем узнать о них. Мы формируемся за счет таких маленьких выжимок, у нас нет времени проверять информацию, мы ее просто принимаем, хотя она уже не относится к первоисточнику. А так в целом, как и на Ивана, на меня повлияло большое количество художников.

В день выставки ты еще добавил на дальнюю стену несколько небольших рисунков. Визуально они отличаются от того, что ты представил в основной экспозиции. Это какая-то дань твоему раннему творчеству, когда ты делал небольшие графические работы?

С.Н.: Есть пять текстовых работ на выставке, которые визуально напоминают Илью Кабакова, это некий оммаж ему. В Институте проблем современного искусства мы занимались в мастерской Ильи Кабакова на Сретенском бульваре. Для меня мастерская стала неким местом силы. Тот же абажур, тот же чайный столик, за которым сидели и вели разговоры об искусстве и о времени Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виктор Пивоваров. Мы сидели за тем же столом с одногруппниками, пили чай и обсуждали будущие проекты. Потрясающее время!

Если ты вспомнишь свою самую первую выставку, то насколько изменилось твое творчество с тех пор?

 С.Н.: С точки зрения настроения, наверное, совсем не изменилось. Оно всегда такое… холодное. Кстати, что интересно, если забить мое имя в интернете, то поисковик выдает только мои самые первые работы, а не то, что я делаю последние несколько лет. Работы 2012 года или около того, когда я еще работал под псевдонимом «Триптих». Если на них посмотреть, то там тоже присутствуют те темы, которые меня волнуют и сейчас.

Ты как-то говорил, что живешь двойной жизнью: коммерческого иллюстратора и художника. Работа сильно тебе мешает в плане саморазвития?

С.Н.: Да, надо признать, что вообще сложно совмещать коммерцию с искусством. Ты обязан понимать, что, грубо говоря, «красивенько», ведь иллюстрация должна быть коммерчески привлекательной, а искусство оно ведь совсем не об этом. Изначально, когда я пришел из иллюстрации в мир искусства, то у меня работы страдали некоей иллюстративностью, да и до сих пор, наверное, страдают. Как будто бы есть текст, и я его проиллюстрировал, но текста-то нет, это же искусство, произведение само по себе текст — оно говорит от себя.

Хорошо, давай вернемся к темам, которые тебе интересны в искусстве. Здесь ты рассуждаешь о современном человеке, это глобальная история, понятная и здесь, и на Западе. Но одновременно у тебя есть работы, в которых затрагиваются и общественно-политические темы. Например, не так давно ты издал календарь под названием «Путин на каждый день». Для тебя важно говорить о политике, о том, что происходит вокруг?

 С.Н.: Честно, я стараюсь, уходить от всего этого, но иногда так «подбамбливает», что ты не можешь не высказаться. Календарь с Путиным это работа с постправдой, такой юмор. Мне было интересно, кто об этом будет говорить, как об этом будут говорить, и какую это вызовет реакцию.

Можно сказать, что реакция была бурной, раз ты попал с этой работой в американские СМИ.

 С.Н.: Да, было такое.

Создавая работу, ты часто думаешь о реакции зрителя?

С.Н.: Нет, здесь я занимаю позицию не то, чтобы наблюдателя, мне скорей интересно изучать эту реакцию. То как человек воспримет мои работы. Я не ожидаю от него какой-то конкретной реакции, мне интересно, что мотивирует его размышлять над этим. Если выясняется, что его ничего не мотивирует, то, наверное, я сделал плохую работу.

Ваня, а для тебя важно говорить о политике, о том, что происходит вокруг? Мне кажется, вы со Славой в этом похожи, ведь в своих пиксельных работах ты нередко поднимаешь злободневные темы.

 И.Т.: Да, именно поэтому я и занимаюсь пиксель-артом. Многие художники пытаются спрятаться в абстракции, это легкий способ уйти от политического искусства, тем самым художник пытается обезопасить себя. Но и у абстрактной живописи есть серьезные достоинства. Она всегда мультикультурна, она понятна любому человеку в любой точке мира. Пиксель-арт в этом смысле наоборот всегда очень локален. Я воспроизвожу персонажей, привязанных к определенному контексту и месту.

Может, это и не так плохо? Так ты привносишь что-то новое в искусство, локальный язык, который ранее был неизвестен.

И.Т.: Да, но, к примеру, мои последние пиксельные работы про Осмоловского и Гельмана понятны очень узкому сегменту людей. Кроме того, когда ты делаешь живопись, то она будет понятна и через сто лет, а пиксель, который я делаю сейчас, завтра, может быть, уже не будет считываться. Я смотрю на свои старые работы и некоторые уже потеряли остроту и актуальность.

Есть что-то, что вы категорически не приемлете в искусстве?

И.Т.: Категорически мне не нравятся патриотические граффити, если это, конечно, можно назвать искусством. А в целом, наверное, меня раздражает реализм, который присутствует в нашей культуре. Фильмы, компьютерные игры, мультфильмы… все очень детализировано, максимально приближено к реальности. Я сейчас увлекся средневековой книжной иллюстрацией, мне очень нравится, как люди мыслили в то время. Не шаблонно, потому что и шаблонов еще никаких не было. Они рисовали очень свободно. То же самое можно сказать, к примеру, о фильмах и мультфильмах первой половины прошлого века. Я недавно смотрел старые мультфильмы про Багза Банни и моряка Папая, они очень необычнее и классные.

 С.Н.: Вопрос в том, что считать искусством. Мне кажется, в данном случае нельзя говорить в категориях нравится/не нравится. Это срез времени, тут можно разве что порассуждать на тему того, почему оно такое. Для меня важно, чтобы искусство говорило само за себя. Чтобы не надо было ничего пояснять. К этому и стремлюсь в своем творчестве.

Автор фото и интервью: Евгения Зубченко