Первым проектом в этом году в мастерской Фонда «СФЕРА» стала выставка по итогам резиденции Варвары Кулешовой и Александра Шамеева. Экспозиция включала в себя абстрактную и фигуративную живопись Варвары, а также объекты, созданные Александром с помощью техники лазерной резки и гравировки. Оба художника не так давно пришли в искусство и получили в резиденции интереснейший опыт. Об этом и о том, как готовилась выставка, мы поговорили с художниками.
Варвара Кулешова: «Я наблюдаю за повседневностью, двигаясь навстречу симптому»
Варвара Кулешова приехала в Москву из Ростова-на-Дону, сейчас учится в мастерской Сергея Браткова в Школе Родченко. Ее проекты основаны на чувственном опыте, основа ее художественной методики — наблюдение за реальностью. В резиденции сосредоточилась параллельно на двух направлениях: если в абстрактной живописи ей было интересно поработать с материалом и реализовать накопившиеся идеи, то в фигуративе — не растерять фотографический эффект и при этом усилить настроение, которое есть в ее сюжетах.
Почему тебе было интересно поучаствовать в резиденции фонда? Какой опыт ты получила?
Варвара Кулешова: В первую очередь мне хотелось поработать в этом пространстве, потому что здесь много места и хороший свет. Не всегда есть возможность в таком помещении работать. Здесь получилось чуть больше раскрыться, больше сделать, расставить работы и увидеть общую картину. Здорово, что по итогу резиденции нужно подготовить выставку. Экспонирование — это важный опыт. Это моя первая выставка, где я вдвоем с художником, до этого я участвовала только в групповых проектах. Основные решения по экспозиции принимал Владимир Логутов, мы обсуждали, какие работы брать, а какие нет, при этом он все аргументировано объяснял. Захватывающий процесс. Да и в целом вся резиденция для меня — это процесс узнавания, обучения с точки зрения каких-то технических моментов, коммуникации, узнавания себя, что важно для начинающего художника.
Какие ты ставила перед собой задачи в рамках резиденции?
В.К.: Работа здесь шла параллельно в двух направлениях: абстракция и фигуратив. В абстрактных картинах мне было интересно поработать с материалом. У меня накопилось несколько идей, которые хотела попробовать, например, сочетать уголь и масляную пастель, это получилось в графике, которая не вошла в экспозицию. Если говорить о фигуративных работах, то они сделаны по фотографиям, и мне было важно не растерять фотографический эффект и при этом усилить настроение, которое есть в этих сюжетах. Подобное взаимодействие живописи и фотографии мне интересно. Я себе осознанно позволила свободно относиться к каким-то правилам классической живописи.
О каких правилах идет речь?
В.К.: Например, нужно делать подмалевок, чтобы создать «вкусное» изображение, которому человеческий глаз поверит и получит понятную дозу удовольствия. Это начальный этап работы над картиной, когда художник структурирует изображение, светотеневые отношения и остальную ерунду. Или другое правило — не использовать черную краску, если нужны темные цвета/тени. Мне хотелось за счет пренебрежения правилами в определенной дозе добиться нужной степени тревожности в работах.
Делала ли ты что-то принципиально новое для себя в рамках проекта?
В.К.: Не то, чтобы принципиально, но в новинку это, наверное, маленького формата работы. В большом зале можно увидеть небольшую абстракцию с косичкой, обрамляющей картину. Она была быстро написана и результат мне понравился, это последняя работа, сделанная за время резиденции. И, конечно, как я уже говорила, новый и ценный для меня опыт — экспонирование в связке с куратором и художником-напарником.
А расскажи, пожалуйста, несколько слов о себе. Как ты пришла в искусство? Повлиял ли кто-то на тебя?
В.К.: Отец научил меня смотреть и видеть, наблюдать за реальностью, видеть, как разные объекты влияют на восприятие друг друга, находясь в одном поле. Речь здесь не о цвете, а об объектах внимания, почему восприятие объекта изменяется в зависимости от окружения и наоборот. Когда мне было три года, он дал мне толстенный учебник по живописи и графике, и я по нему училась, там же впервые увидела графику Малявина, легкую, точную. Затем училась технологии художественной обработки материалов в институте, работала с керамикой и металлом, недолго работала технологом, но в итоге перешла к графическому дизайну, затем в IT и GameDev. Несколько лет назад познакомилась с художником Олегом Устиновым, который учился в Школе Родченко. Тут надо сказать, что я с 2014-го года следила за ШР и как-то несмело мечтала там учиться, но тогда очень много работала и не предпринимала никаких попыток. Некоторое время работала в своей мастерской, рисовала. Мы стали с Олегом общаться, он много рассказывал про ШР, в итоге вдохновил меня поступать. Так начался мой путь.
Тебе интересна не только живопись, но также графика, видео и AR. Как ты сочетаешь эти медиумы в своей работе?
В.К.: Для меня медиум — это инструмент. Сейчас работа идет параллельно. Работая с определенным медиумом, я уважаю его особенности, мне интересно выявлять возможности, которые он дает, это непрерывное обучение. С видео я познакомилась только сейчас на практикуме у Сергея Браткова в этом семестре, очень интересно. С AR в этом смысле немного сложнее, так как нужно сотрудничать с программистами, глубже разбираться в технологии, особенно, в оптимизации. Не могу сказать, что я привязана к какому-то определенному медиуму. В работах мне хочется достичь тонкости, для этого нужно владеть инструментом и все. Живопись — это такой же инструмент, как видео, или AR, между ними нет никакой иерархии по признаку современности или моего интереса, мне нравится переключаться, это бодрит.
В сопроводительном тексте к выставке упоминается, что твои проекты основаны на экологичности отношений и материалов. У тебя какой-то особый подход к выбору материала, с которым ты планируешь работать?
В.К.: Если остро необходимо для какой-то идеи воспользоваться токсичными материалами, и ты понимаешь, что без этого никак, то понятно, что нужно делать. Я не делаю проблемы экологии смысловой составляющей своей практики, но хочется эту идею продвигать по возможности, поэтому озвучиваю ее. Лучше попросить кусок ткани в чате реюза (в телеграме), чем купить новую и выбросить после выставки.
Относительно экологичности отношений здесь для меня важно не нарушать границы других людей, не вторгаться грубо своими работами или действиями в их реальность.
Ты упомянула, что наблюдение за реальностью — это основа твоей художественной методики. Ты черпаешь идеи из повседневности? Насколько твой личный опыт влияет на твои художественные практики?
В.К.: Да, я наблюдаю за повседневностью и двигаюсь «навстречу симптому», опираясь на интуицию. Предстоит еще много работать, чтобы оформить, то, что ищу, в конкретное заявление. Когда обращаю внимание, например, вижу человека в пуховике, быстро делаю снимок, знаю сразу — это то, что нужно. Я постоянно нахожусь в процессе наблюдения, но такие моменты удается зафиксировать довольно редко. Фото для картин на выставке были сделаны в 2019 и 2020 годах, для таких фотографий у меня отдельная папка в облаке. Если говорить про личный опыт, то я не делаю акцент на этом. Конечно, нельзя отрицать, что опыт художника влияет на практику. Здесь, хочешь или нет, делаешь то, чем являешься.
Александр Шамеев: «Мои работы — это история личной трансформации из музыки в современное искусство»
Александр Шамеев родился в Москве, получил два высших музыкальных образования, как виолончелист и дирижер. Руководил симфоническими оркестрами, дирижировал оперными и балетными спектаклями, но не так давно решил оставить музыкальную карьеру, чтобы стать современным художником. Сейчас учится в Институте современного искусства Иосифа Бакштейна (ИСИ ИБ). В рамках резиденции представил серию рельефных объектов.
Почему тебе было интересно поучаствовать в этой резиденции?
Александр Шамеев: Я полагаю, что мастерские фонда – уже намоленное место для художников. Известно, что здесь здорово поработать и сделать выставку. К тому же это дает хороший толчок для дальнейшей карьеры. Я часто ходил сюда на выставки, открывал для себя новых художников, многие из которых стали уже известными. Здесь выставлялись также мои друзья. Мне очень хотелось посотрудничать с фондом. Я познакомился с Владимиром Логутовым в ИСИ ИБ, где продолжаю обучение, когда проходил его artist talk. После мы поговорили, и я узнал, что любые художники имеют возможность присылать свои портфолио, и если работы интересные, то всегда есть возможность поучаствовать в резиденции и сделать выставку. Было очень приятно, что мои работы понравились. У нас завязалось очень хорошее и продуктивное общение. Всегда была обратная связь и очень полезные советы. Резиденция и подготовка к выставке держали меня в хорошем тонусе. Сейчас я чувствую рост: у меня уже сложился следующий проект. Если говорить совсем откровенно, когда решаешь стать художником после музыкальной карьеры, и тебе уже за сорок, это не так просто. Ведь большинство институций помогают художнику только до 35 лет, и ты вынужден существовать в ограничениях, не тобой придуманных. Поэтому я вдвойне благодарен фонду «СФЕРА» и Владимиру лично.
А что сподвигло тебя оставить музыкальную карьеру и стать художником?
А.Ш.: У меня была серьезная музыкальная карьера, причем музыкой я занимался с шести лет. Но одновременно я вырос в доме художников, где жили все советские и уже потом российские звезды. На нашей площадке жил Виктор Пивоваров со своим сыном Пашей Пепперштейном. Мы буквально были соседи. В этом же доме жили Иван Чуйков, Илья Кабаков. Другим соседом был известный советский художник Анатолий Окороков. И, главное, что мой папа Евгений Гинзбург, художник-нонконформист. Многие его друзья тоже художники. Так что часть жизни я провел в мастерских, а в детстве ходил на занятия живописи, которые проходили в нашем доме. Художественное образование всегда было где-то рядом и это оставило отпечаток. Я ездил за границу и, наверное, не пропустил ни одного музея. Но не только из-за этого я решил стать художником. В профессиональном плане у меня произошло выгорание. Десять лет работы в Перми, потом пять — в Самаре, одни и те же названия из года в год: «Евгений Онегин», «Травиата», «Лебединое озеро», «Корсар», «Баядерка», и так по кругу… возникает своего рода «день сурка». Нужно было сделать шаг резко в сторону. И, когда закончился контракт с самарским театром, я захотел вернуться домой в Москву. Иными словами, все подошло к тому, что надо что-то менять. Для творческого человека это достаточно частая история, когда происходит выгорание, усталость от чего-то одного.
Твоя профессия, связанная с музыкой, влияет каким-то образом на твои художественные практики?
А.Ш.: Я сейчас обращаюсь к музыке, и что самое интересное, к первой своей профессии. Я написал музыку для виолончели к своему выпускному проекту в Британской высшей школе искусства и дизайна. Так даже получилось, что она сопровождала всю выставку в Цехе Красного, в том числе и работы других художников, кто-то даже сердился по этому поводу. Потом несколько художников попросили меня сделать музыку к их инсталляциям и видео-арту. То есть я стал писать музыку и сам ее исполнять. Но надо быть честным, я этим пользуюсь все-таки для своей художественной практики. Я не занимаюсь сейчас дирижерской деятельностью, не зарабатываю деньги как музыкант. В основном, мои работы — это история личной трансформации из музыки в современное искусство, про процесс внутреннего выгорания, который, как я уже говорил, часто происходит у людей творческих профессий, да и не только. Кто-то видит линию жизни на руке и наблюдает как она меняется, кто-то видит какие-то знаки и предсказания. А кому-то просто наплевать, он живет каждый день и не задумывается об этом. Я же пытаюсь понять, как происходит это сгорание. Когда ты работаешь в театре, вокруг тебя происходят интриги. Иными словами, ты проживаешь жизнь, которую зритель не видит, да и не должен видеть. Люди приходят в театр увидеть спектакль: красивую картинку, расшитый золотом занавес, артистов в гриме, свет, декорации. Отстранившись, ты вспоминаешь много вещей, которые публика не видит, и это идет-идет-идет по линии жизни, — такие интровертные изломы. Тебя это как-то по-своему меняет, где-то ты противостоишь, но этот процесс, как, к слову сказать, и процесс создания работы на лазерном станке, будет окончен, так же как будет закончена и линия жизни. Он фатален. Но есть и случайности, подобные чуду. Например, вдруг происходят настоящие удачи, потрясающие встречи. В случае же работы с лазером происходят случайные зигзаги и звездочки, такие символы есть почти на каждой работе, и они не запланированы в авторском рисунке.
Многие на открытии спрашивали, как ты создаешь свои работы. Они были сделаны в резиденции?
А.Ш.: Интересно, что на открытии меня спрашивали и про другое. Например, Александр Буренков спросил про отсылку к Осмоловскому в моих работах. С одной стороны, это приятно, когда тебя сравнивают с великими, а с другой — никакой отсылки в моих работах нет. Мои объекты совершенно про другое. Теперь про создание. Процесс состоит из нескольких этапов. Как правило, это изначально авторский рисунок, графика. Затем происходит цифровая обработка на компьютере, после которой я отдаю изображение на волю лазерного станка. Работу можно было бы полностью сделать вручную. Но в данном случае именно лазерная резка и гравировка коррелируют с тем, что я делаю. После станка я снова довожу объект вручную. Поскольку мы с Владимиром еще в середине лета начали вести переговоры о выставке, у меня было достаточно времени, и я делал работы постепенно. Изначально мне необходима была поддержка для продакшена. В самой резиденции я провел две недели в январе, много работал, находил новые состояния, некоторые работы полностью переосмыслил и переделал, довел до финальной стадии и представил на экспозиции.
Ты только объекты сейчас создаешь?
А.Ш.: Для меня очень важен процесс рисования. И мне удается этим также заниматься. Когда я только пришел в современное искусство, у меня было желание загрузить голову философскими идеями, узнать современные течения, но в итоге прийти к живописи, не изучая ее специально, а через некое конструирование идей. В итоге ушел немного в другую сторону. Я безусловно люблю этот живой рукотворный процесс, хотя и готов согласиться, что эти работы могут быть не так интересны для институций. Но в 2019 году в галерее Cube у меня был удачный графический проект, который назывался «Инвариантность». Это киносерия, посвященная французскому режиссеру «новой волны» Луи Малю и кадрам из его фильмов, которые имели на меня сильное влияние. Если вообще говорить про кинематограф, то это было увлечением с самого детства. Я обожал сидеть в темном зале, мелькали кадры, мне хотелось их остановить и присвоить себе, как будто это моя личная история. Но, повторюсь, что мне не часто предлагают выставить графику или живопись. Я в любом случае буду к этому возвращаться и делать дальше.
А что еще тебя вдохновляет?
А.Ш.: Мы со школьными друзьями часто любили кататься на метро в случайном направлении, иногда пропускали уроки, фланировали по красивым станциям и переходам. Я часто рассматривал камни, рельефные рисунки на мраморе, очень странные и привлекательные. Часто делаю это и сейчас. Недавно, например, я для себя открыл станцию Красносельская. Там есть много рельефов, напоминающих антропоморфные сущности. Но я работаю с деревом, поскольку именно дерево считаю теплым и живым материалом, который передает нечто очень близкое к человеческому: достаточно вспомнить звук виолончели, совершенно фантастическую пермскую деревянную скульптуру, которая выглядит более живой, чем реальные люди или просто историю про Пиноккио, отсылающую также и к театру. В нынешнем мире подобного тепла крайне мало. Люди достаточно жесткие, зажатые разного рода «рамками» и, иногда, малоподвижные. Я сравниваю подобное состояние с застывшими рельефами, которые находятся как будто вне времени и зафиксированы в камне. Мне хочется их оттуда забрать, сделать более живыми, личностными, узнаваемыми.
Интервью и фото: Евгения Зубченко
