Искусство Владимира Анзельма, при всём многообразии стиля, формы и нюансировки содержания, едино в своём целеполагании, и каждая последующая выставка становится очередной версией «распознавания» и определения подвижного в своих проявлениях пространства европейской культуры.
Интерес к подобным исследованиям объясняется природой вещей и присутствует на генетическом уровне. Историческая антитеза славян и германцев в лице Владимира Анзельма обретает формы подвижной антиномии. Проблема идентификации «свой-чужой», применительно к человеку с русским именем и немецкой фамилией, обретает особое смысловое значение и нагрузку, а замкнутые и во многом самодостаточные полюса двух мирокультуробретают сложное, почти синкретическое единство. Отсюда — свободное обращение и синхронизация двух принципиальных и традиционных систем Евразии.
Доминантой нынешней апелляции к программной для автора теме становится выверенный набор архетипов, сообразованных в рамках единого и принципиальнейшего атрибута европейской цивилизации, представления о ней: речь идёт о классицизме.
Феномен классицизма оказывается основным содержанием выставки и раскрывается как архетип и непременный спутник преодоления мировых катастроф, войн и революций, как антитеза хаосу и ставшему привычным «закату Европы».
Классицизм Владимира Анзельма — отнюдь не просто Большой стиль, это некая мигрирующая во времени и пространстве матрица, активизирующая и оформляющая созидательные процессы «самоисцеления» в жёстком контексте исторической катастрофы европейских войн и революций.
В парадигме постмодернистской цитаты автор обращается к образцам европейской классики начала XIX века: к «Марсельезе» Рюда, идеализирующей французскую революцию, к «Виктории» Рауха, возвеличивающей становление Пруссии, и к хрестоматии советского классицизма Шадра, героизирующего оружие пролетариата.
Анзельм определяет неизменный «ген стиля», образец-ориентир, образец-идеал, присущий европейскому представлению о «Золотом веке», времени стабильности, соразмерности и порядка. Отсюда же — апелляция к античной Греции, имперскому Риму, Высокому Возрождению и последующей череде заимствований и интерпретаций, присущих европейской цивилизации.
Генотип классицизма, идеализирующий устои, воспитывающий и задающий цель вопреки локальной нюансировке, неизменен и определяем как «бесконечная история», сообразующая единое смысловое пространство.
Парадоксальным образом название выставки диссонирует с основным положением постмодернизма, постулирующим «конец истории». Де-факто история продолжилась. Но это уже иная история иного культурного пространства, иного формата, история, где массовая «общечеловеческая» культура увлечена сооружением очередной утопии «нового порядка» — виртуального классицизма.
